Робин Маккинли - Красавица

За окном бледнела ясная заря. За ночь распогодилось, я не увидела ни облачка на чистом голубом небе. Не выспавшись, я долго клевала носом над чашкой с чаем, а потом медленно спустилась по лестнице и вышла в сад.

– Доброе утро, Красавица! – раздался голос Чудища.

– Доброе утро, – зевнув, ответила я. – Прости. Из-за бури почти всю ночь не спала. А потом еще этот сон под конец… – ляпнула я, не подумав спросонья, и снова зевнула.

– Какой сон?

– Да нет, нет, ничего особенного, – замялась я.

Мы как раз подошли к конюшне, и я стала выводить Доброхота. Он перешагнул через порог, навострил уши при виде Чудища и отправился искать траву посвежее. Лужайки еще не просохли после ночного ливня. Ногам в башмаках было сухо, однако подол юбки скоро промок насквозь.

– Тебе приснились родные? – прервал мой спутник затянувшееся молчание.

Я уже открыла рот, чтобы его разубедить, но передумала и кивнула, опустив глаза и качнув носком ботинка подвернувшуюся маргаритку. Та рассыпала веером дождевые капли, которые заблестели радужным нимбом.

– Тебе обязательно читать мои мысли?

– Я не читаю, – отозвалось Чудище. – У тебя все на лице написано.

– Они часто мне снятся. Но в этот раз было по-другому. Я как будто перенеслась к ним туда, в кухню, только оставаясь невидимой. Я различала все сучки на столешнице – не по памяти, а глазами. У Жера большой палец был забинтован. У отца знакомая рубашка, но с новой латкой на плече. Я все видела.

– И слышала? – кивнуло Чудище.

– Да… Они говорили обо мне. И о розах. Отец сказал, что я ему приснилась скачущей к замку в голубом платье и вид у меня был счастливый. Он пожалел, что не знает, можно ли верить этим снам, а Хоуп его обнадежила, сказав, что наверняка можно и что розы и сны посланы нам в утешение.

– Она права.

– Откуда ты знаешь?

– Это ведь мои розы. И сны – тоже моя работа.

Я вытаращила глаза.

– Отец видит тебя во сне каждую ночь, а наутро пересказывает остальным. Их это утешает, по-моему. Я стараюсь, чтобы меня там не было видно.

– Откуда тебе известно? Ты можешь за ними подглядывать? – не сводя глаз с Чудища, спросила я.

Он отвел взгляд:

– Могу.

– А мне позволишь?

– Если ты так хочешь, я покажу, – печально глядя на меня, ответил он.

– Да, хочу! Пожалуйста!

Поставив Доброхота в конюшню, я пошла вслед за Чудищем в замок – лестницы, коридоры, снова лестницы, и вот мы уже в той самой комнате, где я впервые увидела Чудище. Он задернул портьеры, закрыл дверь, и в полумраке таинственно блеснул маленький столик, пристроившийся за креслом Чудища. Тот посмотрел на него пристальным взглядом, а потом, взяв с каминной полки стакан и пробормотав несколько слов, вылил содержимое на поверхность столика.

– Иди сюда, встань рядом, – позвал он меня, возвращая стакан обратно.

Столешница представляла собой толстое блюдо из бледно-зеленого, похожего на нефрит, камня. В нем клубилась серая дымка, напоминающая водовороты в гавани во время прилива. Постепенно она рассеялась.

Я увидела своих сестер в гостиной. Грейс сидела уткнувшись в ладони, а Хоуп обнимала ее спереди за плечи.

– Что с тобой, сестрица? Что случилось?

В окна лился утренний свет, из кузницы донесся едва слышный смех Жервена.

– Это из-за мистера Лори? Он только что от нас вышел, я видела.

Грейс медленно кивнула, не отрывая ладоней от лица.

– Он хочет на мне жениться.

Хоуп опустилась на колени и, отведя руки Грейс, посмотрела сестре в глаза.

– Он сделал тебе предложение?

– Не совсем, пока только намекает… Он ведь такой, ему надо, чтобы все честь по чести, понимаешь? Сейчас он сказал, что собирается «потолковать» с отцом. О чем другом, как не об этом?

– Пожалуй, – согласилась Хоуп. – Мы все лето подозревали, что дело к свадьбе. Отец обрадуется – он питает к мистеру Лори самые добрые чувства. Все будет хорошо. А священнику ты в самый раз в жены – с твоей-то кротостью и добротой.

Глаза Грейс наполнились слезами.

– Нет, – прошептала она, – я не могу.

Слезы заструились по щекам, и Хоуп погладила мокрую щеку сестры.

– Неужели ты до сих пор ждешь Робби? – спросила она тоже шепотом.

Грейс всхлипнула:

– Да. Ничего не могу с собой поделать. Мы ведь не знали. Я не люблю Пата Лори, а Робби люблю по-прежнему. Никого другого и в мыслях нет. Даже близко. Я очень плохо поступаю с мистером Лори?

– Нет, – с сомнением в голосе ответила Хоуп. – Ты не волнуйся. Но отец его обнадежит, и он начнет ухаживать за тобой всерьез. Ох. Тебе надо попытаться забыть Робби. Иначе так вся жизнь пройдет впустую. Шесть лет уже…

– Знаю, – откликнулась Грейс. – Каждый день из этих шести лет помню. Но ничего поделать не могу.

– А ты постарайся. Пожалуйста. Мистер Лори любит тебя, ты с ним отлично заживешь. Не обязательно питать к нему те же чувства, что к Робби. – Голос Хоуп дрогнул, и она тоже залилась слезами. – Будь с ним добра, а остальное сделают его любовь и время. Я уверена. Прошу тебя, Грейс.

Грейс посмотрела на нее, как потерявшийся ребенок.

– Так надо? Мне больше ничего не остается?

– Да. Поверь мне. Это для твоего же блага – я не сомневаюсь. И отец будет рад. Ты же знаешь, как он за тебя переживает.

– Хорошо. Будь по-твоему, – прошептала Грейс, покорно склоняя голову.

Перед глазами снова заклубился туман, и сестры пропали.

– Бедняжка Грейс, – пробормотала я. – Бедная, бедная Грейс. Знать бы, что все-таки случилось с Робби…

Туман тотчас рассеялся, будто унесенный порывом свежего ветра, и я увидела, как с корабля на причальные доски сходит моряк. По гавани – очень знакомой гавани – гулял бриз. Рядом с этой гаванью прошло мое детство. Вот склад, когда-то принадлежавший отцу, – только достроенный и перекрашенный. Судно, с которого сошел моряк, считалось двухмачтовым, но верхушка одной из мачт надломилась и от реи остался один огрызок. Корабль изрядно потрепало: в леерах зияли проломы, по бортам и на палубе виднелись наспех сделанные заплатки, а на останках разломанной носовой каюты возвышалась какая-то палатка из парусины. Команда была под стать кораблю – оборванная, осунувшаяся, однако в лицах и в осанке матросов, выстроившихся шеренгой, чувствовалась гордость. К сошедшему на причал моряку тотчас поспешили несколько человек. Рослые, сытые, богато одетые, они являли полную противоположность прибывшему – хоть и высокому, но бледному и изможденному, словно после долгой болезни, от которой он еще не вполне оправился. В темных волосах его серебрились седые пряди.

– Прошу простить, господа, но оба наших ялика смыло за борт во время бури. Я решил, что лучше мы встанем в доке, чем положимся на удачу и будем звать другой корабль из гавани. Видите ли, – пояснил он с усмешкой, – якорь мы тоже потеряли, и протекает наша посудина с такой страшной силой, что я спешил подогнать ее поближе к берегу, чтобы мои ребята смогли спастись в случае чего. Пловцы из нас сейчас никудышные.