Робин Маккинли - Красавица

– Я надеюсь, – кивнула я.

Вскоре после этого мы разошлись спать. Я спохватилась, что так и не сказала Грейс про Робби.

«Завтра, – решила я. – Сегодня и так слишком много всего сразу. Но дольше тянуть нельзя».

В моей чердачной каморке все осталось по-прежнему – разве что чуточку чище. Грейс наводила порядок куда лучше меня. Постель была не пыльной и отсыревшей за полгода, а чистой, свежей и аккуратно заправленной – я перед отъездом заправляла гораздо небрежнее. Усевшись на сундук под окном, я поглядела на темнеющий за лугом лес.

Мысли невольно возвращались к прошедшему вечеру, к нашей беседе у камина, когда я пыталась оправдать мое Чудище в глазах родных. Теперь я разобралась, что произошло, но не могла рассказать своим близким: только здесь, дома, я осознала истину, на которую благополучно закрывала глаза последние несколько недель в замке. Я полюбила Чудище. Родные не стали мне менее дороги, но дороже его для меня никого нет. Я вспомнила о непонятном колдовстве, о загадке, которую, по словам Лидии и Бесси, мне предстояло разгадать, но все это вдруг отступило на задний план, причем без особых усилий с моей стороны – я просто забыла об этом думать.

Я пробуду с родными целую неделю!

Дом затих, но тишина эта мало походила на ту, в которой я прожила последние полгода. Тени за окном двигались лишь в такт луне, и никаких посторонних отзвуков до моих ушей не доносилось, сколько я ни напрягала слух. Прокравшись вниз, я пошла в конюшню. Доброхот ненавязчиво заигрывал с новой кобылкой, и та не сказать чтобы отвергала его знаки внимания.

– Не припомню, чтобы к лету планировался жеребенок, – протянула я. Конь потерся об меня мордой. – Да ты все равно не слушаешь.

Я сняла уздечку с крюка, и Доброхот, вскинув голову, посмотрел на меня вопросительно, но я всего лишь вынула из оголовья красную розу, а потом накинула уздечку обратно. Конь успокоился.

– Спокойной ночи, малыш, – попрощалась я, похлопав его по обширному крупу, и неслышно пробралась обратно в дом.

Взяв на кухне глубокую плошку, я наполнила ее водой, потом на цыпочках поднялась к себе на чердак и поставила плошку с розой на подоконник. Только теперь я поняла, как сильно устала. Я разделась, легла в постель и заснула, едва коснувшись головой подушки.

Два дня пролетели на одном дыхании. На третий день Доброхота и Сидр обнаружили на лугу у заколдованного ручья, где они мирно паслись бок о бок, самостоятельно выбравшись из конюшни. Доброхот, ко всеобщему удивлению, вдруг заартачился, когда Жер пошел его отлавливать, и не подпустил его к кобыле, которая стояла смирно, навострив уши, и ждала, что будет дальше. Сперва я наблюдала за спектаклем с кухонного порога, рассеянно жуя бутерброд с черничным вареньем, сваренным Грейс, затем не выдержала и пошла на луг.

– Твоя болонка-переросток, оказывается, умеет показать норов, – пожаловался Жервен, улыбаясь.

– Давай я попробую. Иначе будем целый день за ними гоняться. Ну что ты, дурачина, – обратилась я к Доброхоту, который, заслонив собой кобылку, наблюдал за моим приближением. – Порезвиться ты уже порезвился – ночь напролет, как я погляжу. Так что теперь не балуй. Долг зовет. – Отступив на несколько шагов, я протянула ему на раскрытой ладони остатки бутерброда с вареньем. – А будешь плохо себя вести, отправлю в коровник.

На мгновение наши взгляды скрестились, и Доброхот, вздохнув, покорно опустил голову, подошел ко мне и ткнулся губами в ладонь.

– Тяжеловоз, – поддразнила я любя и накинула на шею коня припасенный недоуздок.

Доброхот только ухом дернул, когда Жер заарканил кроткую Сидр. Мы повели лошадей обратно в конюшню, при этом Доброхот всю дорогу обнюхивал мои карманы в поисках хлеба с вареньем.

– А жеребенок у них славный получится, – рассудил Жервен. – Хорошо бы в отца пошел…

– Может, она подхватит семейную традицию и родит двойню, – предположила я.

Отец двойни кинул на меня страдальческий взгляд, и мы пошли завтракать.

Я все еще не рассказала Грейс о Робби – боялась, зная, сколько душевных мук ей и без того пришлось вынести. И хотя волшебному зеркалу я верила безоговорочно, мне казалось, этого недостаточно, чтобы решиться нарушить хрупкое благополучие Грейс. К тому же, поскольку Чудище и без того оказалось в доме персоной нон грата, я с трудом представляла, как буду объяснять источник своих знаний. Родные, в отличие от меня, ему вряд ли поверят и увиденное в зеркале примут в штыки одновременно по нескольким причинам. Поэтому я все оттягивала и оттягивала объяснение, продолжая при этом бранить себя в глубине души за отсрочки.

В тот день, когда в гости наведался священник, мы с сестрами оказались в кухне втроем, и Грейс взглядом попросила нас с Хоуп остаться. С Патом Лори я встретилась после своего возвращения впервые и поймала себя на том, что смотрю на него холодным расчетливым взглядом, каким Жер смотрит на свежую партию чугунных чушек. Священник тем временем с улыбкой пожал мне руку, говоря, как я прекрасно выгляжу и как все рады меня видеть.

«Приятный человек, – подумала я, – но и только. Ни к чему Грейс выходить за него замуж, – мелькнула следующая тревожная мысль. – Неудивительно, что она до сих пор не может забыть Робби. Решено, сегодня скажу. Больше тянуть нельзя».

Сын Мелинды, Джон, тот самый, который теперь трудился в подмастерьях у Жервена, пустил слух о моем неожиданном приезде уже на следующий день, и с тех пор в дом нескончаемым потоком тянулись гости – от старых друзей, вроде Мелинды с ее обширным семейством, до любопытствующих шапочных знакомых. Всем не терпелось узнать, как там живется в городе, но я либо уклонялась от расспросов, либо скрепя сердце что-то выдумывала, если не получалось отвертеться. Больше всего удивления вызывало, что я объявилась так неожиданно, словно снег на голову или подменыш в колыбели.

Мелинда пришла в первый же день, когда Джон, вместо того чтобы пообедать с нами, убежал домой, торопясь сообщить новость. После обеда он вернулся с Мелиндой, которая принялась меня целовать и крутить в разные стороны, приговаривая, как я выросла и похорошела. От ее расспросов оказалось труднее всего отбиться – как это она проморгала меня накануне, когда я ехала через городок (все дороги в Синей Горе вели мимо «Грифона»), и чем думала моя тетушка, отпуская меня одну, и неужто я и впрямь приехала без предупреждения. Мелинда определенно решила, что тетушка держит меня в черном теле, и только воспитание не давало ей возмутиться вслух. Отговорка, что лишь на последних милях я оставила попутчиков и поехала одна, Мелинду не убедила. Еще больше она поразилась, узнав, что я пробуду дома всего неделю.

– Полгода с лишним в отъезде, потом полтора месяца в дороге – и всего на неделю домой? Да в своем ли твоя тетушка уме? А когда в следующий раз отпустит?