Ина Голдин - Игра в классики на незнакомых планетах

– Оно что ж, – поднялся, надел шапку, – может, вы и правы. А только ваши детишки по той дороге шастают. Мы-то, в случае чего, и ружье прихватим с серебришком. А они… Вурдалаки-то не только на собак нападают.

Ясно все с вами, господин хороший.

– Скажу, – кивнул я. – Скажу им обязательно.

От стаканчика на дорожку мужик отказался. Я проводил его за ворота и долго смотрел вслед, думая – или правда хочет запугать… или действительно началось.

Крестьянин давно уже исчез, а я все глядел на пыльную тоскливую дорогу. И увидел, как идет по ней человек. Неказистая фигурка, в куцем пиджаке, с портфелем под мышкой.

Только когда он был уже у ворот, я сообразил, что это новый учитель.

Он зашел в кабинет и встал по стойке «смирно» – хотя по выправке сразу видно, что армия его стороной обошла. Молодой – ненамного старше моих воспитанников. Заклюют.

Отрекомендовался:

– Шимун Радевич. Прибыл к вам по направлению Цесарской попечительской комиссии.

Ясно. Из той же когорты, что и мой белогорский корпус. Это и без имени понятно, по его мягким «ч» и прицокивающим «т». Они там в Попечительском совете вообще разбираются, кого посылать?

– И за что же вас сослали в такую глушь, господин Радевич?

– Ну отчего же глушь, – сказал он. – Там, где я родился, вот там глушь. А тут… Я рад этой службе, господин директор.

Видно, в городе не так просто найти работу…

Он упорно не садился, пока я ему не предложил. И тогда не выпустил из рук портфельчика. Пожалуй, ему не хватало очков, которые он мог бы снимать и протирать при каждом удобном случае. Рассказал про себя коротко и сухо: сам родом из Казинки, из семьи потомственных учителей. Родители рано умерли, а сам он отправился учиться, милостью цесаря; теперь вот настал срок отблагодарить отечество.

Я подошел к окну, распахнул:

– А ну брысь!

Любопытная малышня прыснула в стороны. Домбровский с Античем стояли невдалеке, курили. Увидев меня, они с большой и демонстративной неохотой попрятали папиросы.

– Вот, вырастил на свою голову. Потом познакомлю…

В дверь постучали, и на пороге возник воспитанник Белта. Причесанный и в кои-то веки обутый. Иногда отсидка в карцере идет на пользу.

– Извините, пан директор, – затараторил он, во все глаза глядя на приезжего, – только Лина говорит, что ужин готов, и спрашивает, где пан учитель будет ужинать, в столовой или ему в комнаты подать?

Напросился. Лина прекрасно могла бы зайти сама.

Радевич тоже на него смотрел; и мне не понравился его взгляд. Будто он узнал Белту. Но где он мог раньше видеть мальчишку? На фамильное сходство с портретом не спишешь, в знаменитых своих предков Адам не пошел…

– Благодарю, – сказал учитель. – С удовольствием поужинаю в столовой, если господин директор разрешит.

Белта кивнул и убежал. По пути остановился рядом с Домбровским, проговорил что-то; тот рассмеялся и дал ему затянуться.

Я обернулся к Радевичу; он тоже смотрел в окно.

– Что ж, – сказал я, – за ужином и познакомитесь. И вот что еще, господин учитель. Ко мне сегодня приходил крестьянин предупредить, что по округе бродит вампир. Так что будьте осторожны…

Не знаю, чего я ожидал, смеха или подозрительного взгляда. Он сказал спокойно:

– Ах, вот как… Ну, у меня найдется серебро.

Только к ночи на интернат спускается тишина. В спальнях младших – уютная темнота и сопение, они бы и рады подурачиться, но слишком устали за день. У старших – негромкий разговор, в спальне собрались из разных бараков. Краткий момент перемирия, наступающий только вечером. В другое время эйре для белогорцев – варвары, белогорцы для эйре – завоеватели, а для саравов и те и другие – странные соседи, от которых добро лучше припрятать… Иногда мне кажется, что я стерегу тут границу трех государств. Смешно, если вспомнить, что стран этих на карте давно нет, теперь все это – Держава.

Низкое темное небо смотрит в окна; у самодельного портрета Матери зажжена свечка. Сидят на кроватях, на подоконниках. Дымят самокрутками – тут и розги не помогут… Болтать между собой им приходится на остландском – кто других языков и не помнит, кто спотыкается ежесекундно и переходит на свой. Обычно разговоры такие, что уши вянут и думаешь – как таких к людям выпускать. Но сегодня, кажется, шепчутся об учителе…

– А я вам кажу, не просто он здесь появился. Не бывает таких совпадений.

– Точно. Как поче всех убивать, так поймете… Пес – это так, что ему пес. Они до людей любят.

– Знак надень, да и все. Если из святого древа вырезать…

– Что ему твой знак…

– А може, не он вампир. Говорили, юж в тем року…

– А ты больше слухай.

– Та це вон Адька вампир, как учителя покусал! Солодкая у него кровь, а, Адька?

– Замкнише, – говорит почему-то не Белта, а Домбровский. – А то смотри, как бы тебя не покусали…

– Он може, – громким шепотом говорит сарав. – Предки-то у него… Про кнеза Белту у нас знали…

– Чего это знали? – спрашивает – без настороженности, с интересом.

Мальчишке здесь вообще быть не полагается. Его место – в спальне младших…

– Речили, да господарь Белта вампир… Затем дражанцы с ним и союз заключали. У них тоже кнезы вампиры были…

– Не так, – говорит Адам. Отчего-то все затихают. – Не стал он вампиром по-настоящему. Мог, но не захотел. Я знаю.

– Эй, полуночники, – говорю. – Папиросы выбросить. И постыдились бы, прикрыли икону. Из окна же любому видно…

– Это Матери нас стыдиться нужно, – вполголоса говорит Домбровский – но кто-то уже послушно лезет прикрыть лик портретом цесаря. Свечка гаснет.

– Белта, ты что здесь делаешь? Иди к себе.

– Я… можно, я только доскажу? И пойду, господин директор.

– Воспитанник Адам Белта!

Неохотно сползает с кровати, шлепает ко мне и без всякого смущения при всех берет за руку.

– А вы при малышне сказки эти не повторяйте. Женщинам потом простыни стирать.

– Как бы после нас не пришлось стирать, – говорит кто-то с боковой койки. – А то вы как вошли… не слышно же…

– Аха, – подхватывает кто-то из глубины. – Гульк, аж дывлюсь! Я злякатився…

Пришлось вести мальчишку по коридору, по залитым луной доскам, которые скрипели на каждом шаге.

– Нечего тебе в их спальне делать, – прошептал я.

– Аха, – отозвался Белта. На уме у него явно было другое. И у самой двери он выпалил: – А чего бы вы сказали, если б… ну… вам предложили бессмертие?

– Что это ты вдруг – о таком?

Не то чтоб они не знали, что такое смерть. Не то чтоб они ее не видели. Просто в их возрасте с этим живут, об этом не думают.

– Если б вам предлагали, вы бы отказались?

– Ты же веришь в Мать. Разве бессмертие – для человека?

– Я ведь не у Нее… я у вас хочу спросить, господин директор. – Он поднял на меня глаза, и в них сверкнуло что-то требовательное, властное, родовое – такое и через поколения не стирается. – У Нее я уже спрашивал…