Сурен Цормудян - Боевой вестник

Когда наконец вошла Шатиса, нетерпение толкнуло его в спину с силой боевого носорога.

— Где она? — выдохнул принц.

— Терпение, мой господин. Ты же не думал, что я приведу ее сюда? — ответила рабыня и протянула ему какой-то предмет.

— Что это? — Принц с удивлением взял бронзовый цилиндр, внутри которого был еще один цилиндр, потоньше. Его можно с легкостью выдвинуть, и предмет становился почти вдвое длинней — до четырех ладоней.

— Это «орлиное око», Леон. Изобретение ученых мужей Торная. Оно тебе пригодится. Ступай за мной и постарайся быть столь же тихим, как и я.

Крадучись, словно заговорщики, они покинули покои и направились к винтовой лестнице, ведущей на самый верх башни. С каждым пролетом становилось заметнее, что башня сужается. Если внизу ширина ее позволяла вместить две просторные ванные комнаты на первом этаже и покои для четверых заморских гостей на втором, то после пятого пролета ширины башни не хватило бы для одной только Леоновой кровати.

Еще выше место осталось только для самой лестницы, да и ступени стали поуже. Однако у вершины башня резко расширялась: здесь была площадка под остроконечной крышей, поддерживаемой пятью тонкими столбиками. Леон замер, увидев тут силуэт стражника с луком и колчаном стрел.

— Он не настоящий, — шепнула рабыня. — Только иногда сюда ставят настоящих стражников, иначе они смотрели бы только в покои наложниц, что на самом верхнем этаже дворца. Иди, не бойся.

Они взошли на площадку. Вид отсюда открывался великолепный, и весь двор императорского дворца был как на ладони. На окружающих территорию стенах, как и у главного входа во дворец, горели факелы. За стенами виднелись опустевшие улочки. В верхних полукруглых окнах дворца кое-где тоже теплился свет, в том числе и у ближайших окон и выхода на узкую террасу.

— Видишь эту дверь, что на террасу выходит? — шепнула рабыня. — Смотри туда. Воспользуйся «орлиным оком», и скоро ты через него увидишь Инару будто совсем рядом.

Принц так и сделал. Бронзовая трубка, именуемая «орлиное око», к его удивлению, действительно позволяла видеть любой предмет так, будто тот находился очень близко.

Ждать мильнэри его божественного величества пришлось недолго. Вскоре тонкие занавески, прикрывающие дверной проем и слегка колышущиеся от легкого бриза, расступились, отодвинутые девичьей рукой, и на террасу вышла она…

Розовая вуаль уже не скрывала ее лицо, но это были ее бесценные черные глаза под пронзающими сердце стрелами бровей. Леон пытался затаить дыхание, но не мог унять волнение и бешеное биение сердца. Он и прежде силился представить ее красоту, но действительность далеко превзошла его ожидания. Каждая ее черта была воплощением совершенства. Глядя на нее, Леон понимал, что если он и не совершил роковую ошибку, взглянув в лицо богине, то попал в капкан неведомых ему доселе чувств.

— О боги… — шепнул он дрожащим голосом. — Инара…

Наложница на террасе, опиравшаяся об ажурные перила, вдруг подняла взгляд, чуть повернула голову и посмотрела прямо на Леона. При этом слегка улыбнулась и убрала с лица черный локон, что упал на щеку от дуновения морского бриза.

— Проклятье! — Принц отпрянул в глубину башни, отняв от глаза бронзовую трубку. — Она видит нас?

— Едва ли, мой принц. Здесь темно, — отозвалась Шатиса.

— Но она взглянула прямо на меня! И улыбнулась!

— Да, Леон. Инара знает, что мы здесь. Я упросила ее показаться тебе.

— Что? Ты… Ты ей сказала, что я одержим мыслями о ней? — в гневе воскликнул принц. — Глупая девчонка, ты смела сболтнуть ей, что я в нее влюблен?

Леон сам не ожидал, что произнесет это слово, но так оно и случилось.

— О боги, Леон, что ты такое говоришь? — Изумленная рабыня уставилась на него с тревогой. — Ты хоть сам понимаешь?

Принц снова подошел к краю площадки, но успел увидеть лишь тень Инары, скрывшейся за занавесями. Она вернулась в покои, покинув террасу.

Наследный принц Гринвельда еще долго не мог прийти в себя. Уже сидя на постели, он не мог вспомнить, как вернулся в комнату. Да и что за важность — он мог думать только о прекрасном лице Инары. Он хотел видеть ее снова — и чтобы это продолжалось вечно. Упасть на колени и попросить прощения за то, что думал о ней, грубо овладевая Шатисой. За то, что желание разделить с ней ложе теперь его не покинет. И, зная ее лицо, он теперь мечтал услышать ее голос… ощутить запах волос… прикосновение тонких пальцев… Он желал всего, что имело отношение к Инаре. И навсегда.

— Я действительно глупая девчонка, — тихо и тоскливо сказала Шатиса, стоявшая у окна и смотревшая на яркие звезды. — Я надеялась, что, увидев ее наконец, ты успокоишься. Но я сделала еще хуже. Настолько хуже, что вообразить не могу. А ты даже понять не хочешь, насколько она недосягаема для тебя. Она принадлежит императору. Навсегда. Глупая, глупая я девчонка. Ты теперь даже прикоснуться ко мне больше не захочешь. Или не сможешь. А если и сможешь, то думать все равно будешь о ней…

Леон совершенно ее не слышал и не понимал ни слова.

— Я напишу письмо… — пробормотал он. — Я должен написать ей письмо…

— Что? — негромко вскрикнула Шатиса.

— И ты передашь ей это письмо. Она понимает гринвельдскую речь?

— Леон! Опомнись! Это же безумие!

— Я задал тебе вопрос. — Принц поднялся и строго взглянул на рабыню. — Она понимает мой язык?

— Нет!

— Значит, ты поможешь мне написать ей письмо на вашем языке. — Леон вздохнул и тоже подошел к окну. — И передашь ей.

— Мой принц, прошу тебя, опомнись! — Шатиса схватила его за плечи и развернула к себе лицом. — Взгляни на меня! Ну, взгляни! Я же похожа на нее! Здесь свои представления о красоте, и в соответствии с ними отбирают девушек во дворец! Я ведь похожа! Так почему ты не радуешься тому, что у тебя есть, а желаешь того, чего даже нельзя желать?

— Видишь? Вон Полярная звезда. — Принц устремил взор на небо и протянул руку. — Многие другие похожи на нее. Но только она — путеводная… единственная…

Шатиса сделала шаг назад, и из ее глаз потекли слезы.

— Надеюсь, Леон, ты когда-нибудь поймешь, как же больно ты мне сейчас сделал.

— Мне очень жаль, Шатиса, что ты забыла, как и почему оказалась со мной. Мы ведь не влюбленная парочка. Но за эту сказочную ночь я безмерно тебе благодарен.

Сказав это, он грустно улыбнулся. Но рабыне услышать это было еще больнее, чем все прежнее.

Уставшая от долгой жизни кобыла тянула повозку, в которой сидели двое мужчин. Колеса скрипели, наматывая мили по пыльной дороге Эвера, все больше удаляясь от столицы на север. Кое-где листва на деревьях, что бессменными стражниками стояли вдоль дороги, уже была тронута осенней бронзой и позолотой.