MarInk - Жизнь в зеленом цвете - 4

- Cru… - губы не слушались Гарри; Малфой продолжал оставаться без сознания - если, конечно, не притворялся, чтобы в подходящий момент вскочить и дать по морде - и Гарри не мог, никак не мог заставить себя договорить. Всё в нём противилось этому, яростно и почти панически.

«Вот сейчас договорю… потом в Хогвартсе буду за каждый косой взгляд накладывать Круциатус без палочки - ведь хрен когда докажут… потом буду всех иметь в прямом и переносном смысле. И будет весь змеиный факультет меня бояться, слушаться и уважать. И настанут для меня золотые денёчки, когда ни одна * * * * даже не подумает в мою сторону что-нибудь не то…».

Гарри представил себе подобную перспективу, и у него защемило под ложечкой.

А потом, весьма закономерно, вырвало прямо на траву. Кажется, рвота даже задела рукав Малфоя, но это было мелочью по сравнению с перспективой.

Это было противно. Его вырвало потому, что эта перспектива была отчего-то сродни тому, чтобы упасть с головой в канализационный люк и остаться там, в дерьме, жить, причём получая от этого удовольствие и удовлетворение. Всё с одним и тем же корнем, да.

Так было нельзя. Гарри, сплёвывая кислую от рвоты слюну на траву, не мог объяснить сам себе, почему нельзя, когда Малфой уже заработал на пару десятков Круциатусов как минимум, но твёрдо был уверен, что ничего не сделает, пока тот без сознания.

Не хватало ещё оправдать звание «юного последователя Салазара», в конце концов! Своему же отражению в зеркале невозможно, никак невозможно будет в глаза смотреть. Оно поморщится и отвернётся.

И будет право, абсолютно право. А ему останется только поправить - уже на ощупь - серебристо-зелёный шарф на шее и велеть кому-нибудь из толпы прихлебателей сменить зеркало, потому что это сломалось, какая жалость!

Гарри отчаянно хотелось плакать, но Малфой непременно очнулся бы в тот самый момент, когда Гарри начал бы развозить солёное и горячее по щекам. Конечно, тогда он получил бы своё давно заслуженное Круцио; но Гарри-то от этого легче не стало бы. Совсем.

И это было, пожалуй, самым обидным.

- Morsmordre! - голос рядом - незнакомый, срывающийся - вырвал Гарри из полузабытья рядом с бессознательным телом Малфоя.

Рон и Гермиона так и не пришли, хотя полянка была совсем близко от того места, где Рон споткнулся о корень.

Что-то огромное, зелёное - опять зелёное! - сверкающее выросло над деревьями, словно кто-то очень-очень быстро надувал большущий - как дирижабль, пожалуй - воздушный шар. Это был колоссального размера череп, составленный из мелких изумрудных звёзд; из оскаленного рта высовывалась змея - как уродливая пародия на язык. Череп парил в светло-зелёной дымке, поднимаясь всё выше и выше, и, будь он белым, он показался бы Гарри новым созведием на ночном небе.

Череда негромких хлопков наполнила тишину, и на поляне материализовалось около двадцати магов с палочками наизготовку. Волоски по всему позвоночнику Гарри предостерегающе вздыбились, и он бросился на землю плашмя, чудом ухитрившись попасть мимо лужи собственной рвоты.

- STUPEFY!! - взревело сразу двадцать глоток, и Гарри похвалил себя за умение довериться чувству опасности - лучи Ступефаев проносились в нескольких сантиметрах над ним, шевеля волосы подобием ветра.

Он перекатился на спину, не дожидаясь, пока они прицелятся поточнее, и сел.

- Стойте! - закричал кто-то, и Гарри с некоторым запозданием опознал мистера Уизли. - Это же Гарри?

- Какой ещё Гарри? - хмуро поинтересовался кто-то вовсе незнакомый.

- Гарри Поттер!

- Поттер?

- Гарри Поттер?

- Что он здесь делает?

- Ты создал Чёрную Метку?! - рявкнул мистер Крауч, уже виденный Гарри сегодня. Это был не столько вопрос, сколько обвинение, какое могли бы выплюнуть на суде над закоренелым убийцей и садистом.

- Барти, опомнись, это же ребёнок! - возразила какая-то ведьма в шерстяном халате.

- Кроме того, это же Гарри Поттер! - укоризненно добавил мистер Уизли. - Ты считаешь, он способен поддерживать Сам-Знаешь-Кого?

На Гарри навалилось усталое отупение; невыплаканные слёзы жгли глаза, и больше всего ему хотелось уткнуться носом в подушку и заснуть. Он безучастно следил за тем, как за деревьями находят Винки, домового эльфа, сегодня занимавшую в Высшей ложе место для своего хозяина - как выяснилось, Барти Крауча, как у неё находят его палочку, которой он не пользовался после окончания матча, так что не мог сказать определённо, была ли она с ним там, как приводят, спохватившись, в чувство, Драко Малфоя, и как тот закатывает форменный скандал, требуя немедленно казнить гадкого Поттера самой смертной из всех казней, и как блондину деликатно указывают на то, что палочки у Гарри не было, а без палочки только Альбус Дамблдор может колдовать, и, стало быть, он, Малфой, сам по себе упал в обморок - ещё и напомнили про то, что он «наивный и непосредственный», а также легко пугается…

Мистер Крауч как раз торжественно выгонял Винки, а та плакала и просила хозяина позволить ей остаться, когда Гарри понял, насколько ему всё это осточертело. Голоса отдалялись, высокое чёрное небо с белыми слепящими точками звёзд и серебряной до неправдоподобности, как сикль, луной, качалось и отдалялось тоже. «Пора послать всех туда, куда многие и по собственной воле ходят… и пойти спать, мать вашу».

Никто не заметил, как он встал и скрылся за деревьями, прихватив с собой свою палочку. В старой палатке-квартире пахло кошками, как в доме такой же старой миссис Фигг, одной из самых невыносимых обитателей Литтл-Уингинга, но Гарри не был против. Ему смертельно хотелось спать, чем он и занялся. Всю ночь ему снился слизеринский флаг, и змея на нём то и дело обзаводилась вместилищем-черепом.

Глава 3.

Эта любовь

Такая неистовая,

Такая хрупкая

И такая нежная...

Эта любовь

Такая хорошая

И безбрежная,

Как небосвод голубой,

И такая плохая,

Словно погода,

Когда погода бывает плохой...

Эта любовь,

Такая верная,

Радостная и прекрасная...

Эта любовь

Такая несчастная,

Словно ребенок, заблудившийся в глуши,

И такая спокойная,

Словно мужчина, которого ничто не страшит...

Жак Превер, «Эта любовь».

Ему, конечно же, рассказали о том, что значила Чёрная Метка в те дни, когда Вольдеморт ещё творил, что хотел. С точки зрения Гарри это было дурновкусием, лишним эффектом - вывешивать её над домами, где кого-нибудь убили - но Вольдеморт, кажется, искренне любил такие вещи. Это же надо было, например, додуматься до такого вычурного имени, как Вольдеморт, а потом запугать всех так, чтобы его имя вовсе не называли вслух. Какой, спрашивается, смысл? Ограничиться стоило бы чем-нибудь одним - либо вычурностью, либо нагнетением ужаса (ибо если имя всё равно не называют, то какая разница, как оно звучит?).