rain_dog - Летучий корабль

- А бывают романтические пробуждения после бурной драки?

Черт, а как мне называть его? И говорить так больно. И никак не могу прекратить смеяться.

- Как видишь, бывают. Кроме драки ничего больше не помнишь? — спрашивает он, и я, наверное, впервые в жизни вижу его таким расслабленным, умиротворенным, да, и так неожиданно — совершенно открытым. Он больше не прячется от меня, по крайней мере, не сейчас. — Полежи пока, приведем тебя в человеческий вид.

- А тебя?

- И меня тоже, — он, наконец, отпускает меня и встает. Кстати, даже не заботясь о том, что из одежды на нем ничего нет. Мне бы так. Хотя, в случае со мной он может быть уверен, что без очков я практически ничего не вижу. — И помолчи лучше, у тебя все лицо в синяках. И губы…

А я прикрываю глаза и вместо того, чтоб думать о том, кто и каким образом затащил меня в постель, вспоминаю, как он вчера (или это было уже сегодня?) целовал меня, слизывая кровь, сочившуюся из ранки на нижней губе. Хищник, большая опасная кошка, ягуар… Я слышу, как он проходит в ванную, хмыкает и усмехается — видимо, смотрит на свое отражение в зеркале, выходит из комнаты, чтобы буквально через пару минут вернуться, все же накинув на себя халат, и с несколькими баночками в руках. Почему он не пользуется исцеляющими чарами? Ну да, он зельевар, наверное, ему представляется более естественным сводить синяки мазями и снадобьями. Или ему просто нравится дотрагиваться до меня, медленно втирая в мои разбитые и припухшие губы пахнущую медом мазь?

- Не облизывайся пару минут, — говорит он мне, открывая следующую баночку — резкий холодноватый запах мяты. — Гарри, я даже не помню, как я вчера тебя так отделал.

- А ты вчера был весь мокрый, ты помнишь?

Он удивленно смотрит на меня.

- Нет.

Я ощущаю, как только что нанесенная мазь мгновенно впитывается в кожу, небольшое покалывание — и вот уже щеку, скулы и подбородок перестает саднить. Странно, почему я ничего не чувствовал ночью? Похоже, мне просто было не до этого…

— Ну, все, вставай, пойдем завтракать, тебе надо поесть, — говорит он, протягивая мне руку, — это будет на редкость поздний завтрак. Судя по солнцу уже хорошо за полдень. Вставай.

Да, он даже не представляет себе, насколько это будет поздний завтрак… Потому что как только я сажусь в постели, я понимаю, что это, похоже, последнее, что мне доведется сделать в этой жизни. Меня пронзает резкая боль, немедленно разливается внизу живота огненной волной, бьет в поясницу, мгновенно ударяет в виски — даже слезы выступают на глазах — и я, не сдержав стона, валюсь обратно на подушку. Черт, я же даже и не подумал, что такое может быть…

- Гарри, о черт…, — похоже, пират тоже об этом не подумал… Вот вчера утром он вспомнил про заживляющую мазь…

Я зажмуриваюсь, крепко-крепко, чтобы он не видел, что у меня в глазах стоят слезы. Вот еще, глупость какая, будто я стану оплакивать свою порванную задницу… А он тем временем успевает уложить меня на живот, и, не спрашивая разрешения, широко раздвигает мне ноги. О, Мерлин, я не знаю, от чего мне сейчас хуже — от боли или от нестерпимого стыда. Валяюсь тут перед ним в совершенно непотребном виде и чуть не плачу.

- Черт бы меня побрал, — говорит лорд Довилль, — как же ты мог… Тебе же было больно… Почему ты мне ничего не сказал?

- Ладно, — бурчу я из своего надежного укрытия в виде довольно помятой в ходе ночных боев подушки, — Мне не было больно. Что, все так плохо? Колдомедицина здесь бессильна, и оставшуюся жизнь я проведу стоя?

Да, вот сейчас я пытаюсь шутить, нет, не потому, что мне так весело — мне ужасно неловко на самом деле, я бы провалился сейчас прямо сквозь скалы на дно морское и лежал бы там себе тихо — несколько веков… Когда я слышу, что он берет в руки еще какую-то склянку, я понимаю, что смерть моя не будет легкой.

- Северус, не надо! Пожалуйста!

О, вот теперь я даже знаю, как мне его называть! Потому что он сейчас… нет, ну стерпеть такое при свете дня я уже точно не смогу! И у него пальцы жесткие, а мне и так адски больно! И вообще, так же нельзя…

- Успокойся, пожалуйста, — произносит он и кладет ладонь мне на плечо, — потерпи пару минут.

- Да я хоть пару часов потерплю, — я пытаюсь извернуться и посмотреть на него, но у меня не выходит — он довольно ощутимо прижимает меня к кровати, — просто ты же не можешь…

- А, — я слышу усмешку в его голосе, — вот ты о чем… То есть трахаться с тобой всю ночь я могу…

- Но есть же исцеляющие…

- Исцеляющие чары не очень хорошо помогают при внутренних повреждениях, — злорадно поучает меня пират, а сам уже коварно касается святая-святых, тьфу ты, нет, конечно, я не то хотел сказать…

Я сжимаюсь, съеживаюсь от его прикосновений, если честно, мне просто очень больно, так больно, что я вцепляюсь зубами в подушку, чтобы не вскрикнуть, не расплакаться. И вновь начинаю дрожать…А он, помучив меня пару минут, как и обещал, правда, очень бережно, никуда не уходит, остается сидеть рядом со мной и вдруг осторожно гладит меня по плечу и по коротко стриженному затылку. Мне кажется, он делает это впервые в жизни — гладит кого-то, осторожно, несмело, пытаясь утешить. Не думаю, что ему хоть когда-нибудь в его сознательной жизни доводилось это делать. Совершенно несвойственный ему жест… У него даже пальцы чуть дрожат…

- Глупый, сейчас все пройдет, — целует меня куда-то в спину, — прости меня. Кажется, я… несколько перестарался.

Воспользовавшись тем, что он больше не удерживает меня, я аккуратно переворачиваюсь на спину, смотрю на него — просто не верю… Северус Снейп, лорд Довилль, хозяин пиратского острова чувствует себя виноватым… Вглядывается в мое лицо, отводит мне со лба мгновенно намокшие от пота волосы. И я, сам не зная почему, сгибаю левую руку, ставлю ее на локоть и ловлю его ладонь, соединяя наши пальцы в замок. И улыбаюсь ему.

- Все нормально, — говорю я ему. — Мне кажется, я тоже участвовал. И мне понравилось. Я сумасшедший. Аминь.

И минут через двадцать, когда способность передвигаться возвращается ко мне, мы идем завтракать. Нет, разумеется, мы еще некоторое время ищем и чиним мои очки, я при этом продолжаю возлежать с несчастным видом, так что вся работа достается пиратскому капитану. Отозвавшиеся на его «Акцио» обломки оправы с разбитыми линзами сначала не внушают мне оптимизма, но восстановлению все же подлежат. Так что, когда мы оказываемся внизу, где на открытой веранде, выходящей на широкую скалистую террасу, над которой склоняются сосны, уже накрыт стол, я различаю окружающую обстановку ясно и отчетливо и вообще вполне похож на человека.

В большую гостиную на первом этаже ведет довольно широкая деревянная лестница, и пока мы спускаемся, он почему-то придерживает меня за плечи, будто я вот-вот упаду. В тот момент я даже не задумываюсь, зачем он это делает, но и сбросить его руку не пытаюсь — в тот день я вообще плохо соображаю, что со мной происходит, как, впрочем, и в последующие. Да нет, разумеется, все не так плохо, просто тогда у меня в голове словно колотились тысячи молоточков, и каждый стучал о чем-то своем, так что выходила полнейшая какофония. Но потом я понял, уже, наверное, в Лондоне, когда пытался проанализировать все то, что со мной произошло — лорд Довилль не хотел ни на секунду разрывать этот простой физический контакт между нами, ту тонкую только что протянутую ниточку, что смогла связать нас. Как на грех, довольно крепко… как якорная цепь. По крайней мере, с моей стороны массивные чугунные звенья даже не ржавеют. Он не отпускает меня от себя, не позволяя забыть, задуматься — он уже очень хорошо понял, что жар его ладоней, его близость примиряют меня со всем. А, может быть, и сам не верит в то, что я так легко позволил ему оказаться так близко. Честно говоря, скорее всего все, что произошло с нами — и со мной, и с ним, вполне могло казаться ему чудом, нет, он не слишком верит в такие слова. Тогда, скажем так, бонусом: ведь он притащил меня с собой на Кес, сам толком не понимая, зачем он это делает, нет, понимал, разумеется, но рассчитывать на то, что я по доброй воле окажусь в его постели, уж точно не мог. А насиловать меня, тут я почему-то ему верю, совершенно не планировал. И как только он опомнился, он собирался стереть мне память. А в итоге вышло так, что мы стали любовниками. Был ли он счастлив в то утро? Думаю, вполне, хотя такое определение счастья, скорее всего, показалось бы ему абсурдным.