Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — грандпринц

Я пригнулся от напора ледяного встречного ветра, стиснул челюсти, пережидая смертельный холод, и начал придерживать арбогастра, когда громада разрослась так, что заслонила половину мира.

В полусотне шагов от входа в эту святыню расположился маленький уютный домик, на крыльцо вышел человек, словно увидел нас издали, и, приложив ладонь козырьком к глазам, внимательно всматривался, не выказывая ни вражды, ни особого интереса.

Бобик остановился на полпути, дождался нас, пошел рядом, а я пустил коня вперед и крикнул издали:

— Слава Господу!

Теперь я видел, что это монах, с выбритой тонзурой и в бесформенной рясе до пола. Он выглядит настолько отрешенным от земных дел, что я решил было не отвлекать его от высокого, однако он в чем-то выглядит больше кадровым военным, что участвовал в десятке войн, чем смиренным монахом.

Всмотревшись в меня очень внимательно, он произнес приятным мягким голосом:

— Тебя что-то тревожит, сын мой?

— Меня постоянно что-то тревожит, — сознался я. — В данном случае я надеюсь, что попал в нужное место.

Он ответил так же спокойно:

— Сын мой?

Я спросил жадно:

— Скажи, брат, это… Храм Истины?

Он посмотрел светло и чисто, перекрестил меня мелко-мелко, а когда убедился, что я не превратился в чудовище, ответил тем же ласковым голосом:

— Сын мой, я отец Варламий. Скажи, что тебя тревожит? Что гнетет, ибо душа твоя неспокойна, вижу.

— Отец Варламий, — сказал я, — мне нужен Храм Истины. Это немало, я знаю. Но он мне нужен.

Он ответил кротко:

— Сын мой, ты близок…

— Отче?

Он сказал с улыбкой:

— Скачи на своем удивительном коне той же дорогой… хотя дорог здесь нет… и ты достигнешь… Только не сворачивай.

Я насторожился, оглянулся на храм, снова посмотрел на монаха.

— А это?

— Лишь часовня, — ответил он.

Я снова оглянулся, уже несколько ошарашенно.

— Ого!

— Здесь останавливаются путники, — сообщил он, — чтобы помолиться в уединении, собраться с мыслями, поговорить с Создателем…

Я сказал потрясенно:

— Если такова часовня, каков же Храм?

Он посмотрел с укором.

— Сын мой, не суди по облику. Сам храм может быть и невзрачным, как и человек, но душа его огромна и сияюща неземным огнем… А эта вот часовня не всегда была часовней.

— Спасибо, — сказал я. — Можно, оставлю коня и собаку здесь, пока зайду помолиться?

Он кивнул.

— Ни о чем не беспокойся, сын мой. Иди и открой свою душу. Неважно, что в ней сейчас… Господь поймет.

Я перешагнул порог часовни, хотя язык все равно не поворачивается ее так называть. Даже в Сен-Мари собор не столь грандиозен и величаво торжественен.

Пол в настолько широких плитах этого странного льда, язык не поворачивается назвать его алмазной поверхностью, что строили это явно великаны. Или вообще не люди…

Я медленно шел к противоположной стене, где расположен алтарь, хотя молиться не собираюсь, во всяком случае, в традиционном значении. Для меня помолиться — это глубоко задуматься о чем-то важном, это и есть вся суть молитвы, а слова и прочие фриволеты — это мишура, которая для людей глупых и суеверных становится главной, заслоняя саму суть разговора с Богом.

Только дураки считают, что Бог живет в церкви, потому туда и ходят для общения с ним, а все умные знают, что Бог живет в нас самих, потому разговор с Богом — это разговор с самим собой начистоту.

И не нужны исповедники, им тоже врем, а вот себе хоть тоже брешем, как поповы собаки, но намного реже и не так нагло.

Поглядывая и по сторонам, я вздрогнул, обнаружив, что не заметил коленопреклоненного перед алтарем широкого в плечах мужчину в темном плаще, но с большим крестом из белого полотна на спине, таких крестоносцев я еще не видел.

Он услышал мои шаги, поднялся, развернулся красиво и мощно в мою сторону. Высокий и крепко сложенный, лет сорока, черноволосый, с густыми черными бровями, изломанными резко и вызывающе, что делает его похожим на Мефистофеля, с короткой черной бородой, а с нею смахивает на опереточного злодея, он всмотрелся в меня и сказал со странной интонацией:

— Воин… даже герой… Гордый вид, суровый взгляд, на лице написано, что сражаешься за свободу, за честь, за правду…

Я спросил с вызовом:

— Здесь это противозаконно?

Он произнес задумчиво:

— Но сколько человек ты уже убил? Сколько еще убьешь?.. И далеко не все они заслуживают смерти.

— Я не вожу с собой тюрьму, — отрезал я.

Он кивнул.

— Оправдание, хоть и слабое. Многие лишь на время… что-то нарушили, а потом встали бы на праведный даже по твоим меркам путь… но ты их убил!

Я отрезал зло:

— А пусть и на час не переступают грань!

— Но если бы ты их не убил, — возразил он, — они бы встали на путь праведности и все исправили бы, возместили… но ты не дал им этого сделать. Более того, ты обрек на горе и страдание их жен, детей, престарелых родителей…

— Не читай мне мораль, — сказал я люто.

— Почему? Я сказал неправду?

— Неправду, — отрезал я.

Он скривил губы.

— В чем?

— В самом главном, — выкрикнул я люто. — Нельзя пройти по жизни, не наступив кому-то на ногу! Так что же, не покидать колыбельки? Нельзя строить великое, не сломав старое здание!.. Нельзя стараться совершать только идеально правильные поступки… иначе придется замереть и не шевелиться, чтобы никого не задеть и не обидеть!.. Баланс — вот что важно!

Он посмотрел на меня очень пытливо.

— И ты намерен с такими словами предстать перед святыми старцами Храма Истины?

— Да хоть и перед Всевышним, — отрезал я дерзко. — Меня столько били и клевали, возили мордой по битому стеклу, обманывали красивыми словами, что теперь…

Я запнулся, подбирая слова, но они, как назло, не идут. Все-таки чувствую, что если я и прав, то как-то жестоко прав, а мир становится все мягче, бесхребетнее и политкорректнее, а я все еще с настоящей моралью человека огня и стали, что позволила человеку выжить и стать доминантом в мире, в котором стать им совсем не просто.

— И что? — спросил он, не дождавшись продолжения.

— Я предстану, — ответил я, — и отвечу. И сам у них спрошу!

Он насмешливо сощурился.

— Что?

— У меня много вопросов, — ответил я дерзко. — И я хочу получить ответы.

Он покачал головой, я не понял, с укором или осуждением, но спросить ничего не успел, он плавно повел ладонью в воздухе, шагнул в сторону и моментально исчез, словно зашел за невидимую мне стену.

На всякий случай я быстро шагнул туда и пощупал вытянутыми руками, ожидая наткнуться на твердое, но пальцы чувствуют только воздух.

На алтарь я только взглянул, это всего лишь вещи. Как уже знаю твердо, Бог живет в каждом из нас, и если там его не находишь, то не найдешь ни в какой церкви, храме, соборе или часовне.