Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — грандпринц

Выходя наружу, успел увидеть мелькнувшее в разрыве туч солнце, тут же снова заволокло тяжелыми свинцовыми плитами, огромными и толстыми, как земная кора. Кое-где провисло под несметной тяжестью снега, но пока еще держится.

Отец Варламий за это время лишь сошел с крыльца на землю и, повернувшись на восток, время от времени вздымал к небу руки, словно солнцепоклонник.

Бобик ринулся ко мне. Я похлопал его по голове, широкой и твердой, как скала, осторожно приблизился к священнику и, выждав, когда он повернется ко мне, поинтересовался:

— Святой отец, вы не обратили внимания, кто вошел в часовню передо мной?..

Он посмотрел с недоумением.

— Никто…

— Да нет же, — возразил я, — там был такой высокий и крепкий мужик, явно опытный боец, у него все движения поединщика. В черном плаще, но нашит белый крест. Все как у крестоносцев, только наоборот.

Он покачал головой.

— Таких вообще никогда не видел. А что это значит?

— Не знаю, — ответил я. — Думал, вы подскажете.

Он вздохнул.

— Я не силен в мирских делах, ибо еще в младости пошел в монахи.

— Гм, — сказал я, делая последнюю попытку, — вы не могли его не заметить, он должен был пройти мимо вас.

Он произнес уверенно и просветленно:

— За весь день ты здесь первый, сын мой.

— Святой отец, — воскликнул я.

Он указал на дорогу к часовне.

— Взгляни… Снег выпал еще ночью, но следы только твои…

Я оглянулся, здесь уже натоптано, но священник прав, к часовне ведут только мои следы. Как и оттуда.

— Ладно, — сказал я, — наверное, это я что-то попутал. Или кто-то… меня. Спасибо, святой отец. Значит, по этой дороге, что и не дорога, но все-таки направление?

— Да, — ответил он кротко. — Только не сбейся с пути.

— Поеду прямо, — пообещал я.

— Даже на прямой дороге, — сказал он, — можно сбиться с пути.

Я скупо улыбнулся, показывая, что все понял, взобрался на арбогастра, тот красиво поднялся на дыбы, любит покрасоваться, и сразу пошел безукоризненным галопом.

Бобик уже вертится там впереди, показывая, что знает, точно знает, куда едем, или хотя бы направление, так что давайте, черепахи, не спите, я вас отведу…

Деревья и скалы в инее, воздух зимнего дня холодный, но мутный, однако обещающий на завтра крепкий мороз и безоблачное небо. Я то и дело задерживал дыхание, чтобы согреться, встречный ветер вымораживает внутренности, у арбогастра обледенела пасть, а когда вижу морду Бобика, то это вообще страшилище в сосульках.

Мы мчались уже полдня, проскакивая мимо редких сел, утонувших в снегу, минуя леса и невысокие горы, когда внезапно земля задрожала, издалека донесся тяжелый грохот, словно вообще из-за горизонта, затем этот грохот начал приближаться с такой скоростью, учащая толчки, что мое сердце пугливо затрепыхалось в унисон.

Я начал придерживать арбогастра, чтобы не влететь с разгона в неприятность, а в десятке шагов впереди снежный покров пошел трусливой рябью, там сухо и резко треснуло, словно переломилась целая гора.

Разбрасывая снег, взвилась струя огненной магмы и рассыпалась в высшей точке шипяще-трескучим фейерверком. Я хотел было подать арбогастра назад, однако и там треснуло, из щели взлетела багровая струя огня, целый гейзер магмы. Я не успел сообразить, что это и зачем, явно же не случайно, как два ручья расплавленной земли побежали друг другу навстречу.

Я мог бы, видимо, успеть выскочить, если бы не замешкался, а так через пару мгновений оказался в огненном кольце. Гейзер огненной магмы с тем же грохотом взлетает на десятки ярдов, воздух прогрелся и наполнился запахом горящей земли.

Я цыкнул на Бобика, через некоторое время фонтаны огня стали опускаться и наконец полностью ушли в землю. Взамен оттуда появился неистовый свет, белый и слепящий, подавляющий, заставляющий помнить о своем ничтожестве перед этой неистовой силой.

Я выставил перед собой ладони, защищая глаза, проморгался и заставил себя чуть откинуться всем корпусом, рассматривая все происходящее с достоинством владетельного лорда, перед которым слуги дают представление.

В колонне плазменного света возникла огромная фигура человека… вернее, человеческая или человекоподобная фигура, все-таки ростом мне вровень, а я на крупном коне, к тому же за спиной громоздится масса огромных золотых крыльев, массивных и явно тяжелых.

Широкий столб света начал истончаться, блекнуть. Ангел вышел из него, как из комнаты, весь в золоте, начиная от золотых волос и глаз и заканчивая золотистой хламидой, похожей на римскую тогу, только целомудренно опускающуюся до самой земли, так что даже не видно, в сапогах он по погоде или в сандалиях по форме.

Золотые глаза благосклонно обратили на меня взор, хотя, думаю, он и там в огненном столбе не спускал с меня глаз и прикидывал, как обставить свое появление эффектнее и с каких слов начать.

Мы оба молчали, он все еще рассматривает меня, явно ждет реакции, потому я небрежно хлопнул пару раз в ладоши и сказал через губу:

— Терпимо. Можно и пограндиознее, конечно, но у вас, как понимаю, самодеятельность.

От его лица, как и от всей фигуры, идет свет, веет величием, мощью и огромными возможностями.

— О чем ты, смертный?

— Сильному не обязательно выказывать силу, — пояснил я скромно и пожалел, что не могу многозначительно посмотреть на себя или хотя бы указать пальцем. — А всякой мелочи пузатой дай побольше свиту, чтобы играли короля. Ибо если сам король мелковат и плюгав да еще и ноги кривые…

Он произнес холодно:

— У меня нет свиты.

— Ага, — сказал я саркастически, — приходится самому раздуваться, аки гандерсгеймская жаба? Иначе как впечатлить простых и даже очень простых смертных… А смысл?

Он помедлил мгновение, прекрасное лицо на миг дернулось в недовольной гримасе, простолюдины всех достают своим невежеством и малой почтительностью, но ответил таким же ласково благожелательным голосом:

— Чтобы ты с надлежащим трепетом…

— Ну ладно, — прервал я, — весь трепещу. Давай говори, мне ехать надо, а не перехрюкиваться с тобой.

— Ты должен с почтением и трепетом души, — сказал он наставительно, — выслушать высокую весть.

— Слушаю, — сказал я. — Только постарайся без многовелеречивых предисловий. Тут еще зима, если не заметил.

Он нахмурился.

— Я зрю твое сопротивление. Ты уже готов опровергать, хотя еще не знаешь, что скажу.

— Сам виноват, — отрезал я.

— Почему?

— Незачем так павлинить, — сказал я жестко. — Я что тебе, самочка? Я сам альфа-самец, а ты меня нагнуть восхотел? Или чё? Именно нагнуть, по морде лица твоего якобы светоносного зрю. Баб впечатляй, а на мужчин эти вот позы действуют… иначе. Как бы весьма противоположно. Я доступно для ангела низшего ранга изрекаю?