Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — эрбпринц

Мне показалось, что она чуть вздрогнула, или нет, не вздрогнула, но едва-едва заметно напряглась на крохотный миг.

Я ждал, замерев, она остановилась, медленно повернулась и взглянула на меня огромными влажно мерцающими глазами. Ее обнаженная фигура струится и переливается в трепещущих огнях светильников, но чистая, как золотая рыбка в горном ручье, но я не отрывал отчаянного взгляда от ее прекрасных и таких печальных глаз.

— Маркуса?

Голос ее звучал так тихо, что я едва расслышал, но все равно уловил в нем древнюю печаль некогда великого и могущественного народа, что зрит свою близкую гибель.

— В небе все ярче, — сказал я так же тихо, изо всех сил стараясь не нарушить возникший контакт, — разгорается зловещая Багровая Звезда. Может быть, эльфы называют ее как-то по-своему. Раз в пять тысяч лет сжигает на земле все живое, перемешивает горы и леса, заливает лавой равнины… Эльфы должны знать о ней!

— Эльфы знают, — ответила она тихо.

Я воскликнул:

— Вы не погибнете?

Она покачала головой.

— Большинство погибнет позже.

— Почему? — спросил я жадно.

Она ответила, не глядя на меня:

— Наша магия защитит нас в Коконах Сна. А когда огонь утихнет, магия Коконов истощится, и мы выпадем на еще горячую землю… как уже было не раз. И тогда начнем умирать, потому что лесов еще не будет, нам придется прятаться среди обломков скал, что мы не умеем…

— И многие умрут от голода, — продолжил я, — от зимних холодов, от зверей…

— …и даже людей, — закончила она. — Возможно, и на этот раз часть эльфов переживут Багровую Звезду, хотя нас и так горстка.

— Но что-то можно сделать? — воскликнул я шепотом.

Она покачала головой.

— Ничего.

— Так не должно быть, — сказал я горячо, но стараясь не повышать голоса, — не должно, потому что… эльфы — это наша мечта, это все чистое и благородное, это возвышенное и прекрасное! Мир станет тусклым и серым, если лишится эльфов.

Она сказала тихо:

— Сделать ничего нельзя.

— Надо, — сказал я с бессильной яростью. — Я не знаю как, но сделать надо!.. Я не сложу покорно лапки!..

Она повторила тускло:

— Ничего… не сделать…

Всхлип прервал ее слова, я видел, как нежное лицо чуть дернулось, Синтифаэль не забывает, что она королева, прилагает неимоверные усилия, чтобы держаться достойно, но иногда плачут и королевы.

Я торопливо шагнул к ней и, замирая от неслыханной дерзости, обнял.

— Ваше Величество, не сдерживайтесь! Поплачьте, это даст облегчение. Никто не увидит, а я не пробалтыватель государственных секретов. Можете мне потом отрубить голову, как Клеопатра…

Она попыталась отстраниться, но я в некоем наитии удержал, сам ужасаясь своей сверхдерзости, но оказался прав: она перестала противиться и даже расслабилась в моем крепком, надеюсь, и как бы надежном, кто бы подумал, объятии.

— Не сдерживайтесь, — посоветовал я. — Бывает необходимо выплакаться… даже пореветь, чтобы потом твердо и прямо! И невзирая на.

Плакать она не стала, но я чувствовал, какое для нее облегчение опереться на простого и грубого эльфа, неотесанного, но полного звериной силы, что охотно и с радостью делится ею с нею, такой трепетно мудрой, но женственной и слабой.

Я чувствовал, как из меня медленно и неторопливо исходит нечто, а Синтифаэль, напротив, счастливо вздохнула и, закрыв глаза, опустила голову мне на грудь.

Мои руки трепетали от счастья и опасения повредить ее, такую нежную и хрупкую, в самом деле сотворенную из солнца и света, даже дыхание задержал и стоял, как дурак, не зная, что делать дальше, потому что и так зашел уже ого-го куда, и теперь любой шаг в любую сторону может так огогокнуться, что и перьев от такого орла не останется…

Скосив глаз, я увидел ее лицо, несколько одурело-потрясенное, будто сама не понимает, где она сейчас и что с нею.

То ли нечто ломая в себе, то ли на поводу чего-то огромного и властного, что иногда ведет нас сквозь тьму, но чаще сквозь свет, я легонько и с превеликим почтением поднял ее на руки, такую неземно легкую и трепетную, прижал к груди и пошел в сторону ее ложа почти балетным шагом, чтобы никакой тряски и колыхания.

Даже дыхание то ли затаил, то ли оно само остановилось, чтобы не повредить им эту нежную сказку в моих руках и на моей груди. Так и шел через зал, одуревше возвышенный и одухотворенный, а там нежно и бережно опустил свою ношу на роскошное ложе и так же тихохонько, содрогаясь от собственного безумства и святотатства, прилег рядом, не выпуская из рук.

Она все еще легонько вздрагивает, как ребенок после долгого плача. Я тихонько гладил ее по голове, замирая от сладкого прикосновения к дивным волосам, медленно проводил кончиками пальцев по изящно вылепленным раковинам ушей, это получается чувственно, хотя я не старался, оно как-то само, но никаких лишних мыслей, я сейчас просто плотно бесплотный ангел, весь из себя до предела, сейчас бы только арфу, но у меня в руках нечто получше арфы.

Она лежит совсем не по-королевски, хотя и не представляю королев в постели, но должно быть что-то величественно-надменное, положение обязывает, однако Синтифаэль на боку и подогнула колени, согнувшись калачиком, спасается от огромного и враждебного мира, и я навис над нею и, продолжая касаться ее кожи одними кончиками пальцем, шепотом говорил, как прекрасен этот мир, посмотри, он расцветает, когда видит тебя, он ликует, он радуется тебе, и хотя, да, им нужно управлять, но он хочет, чтобы им управляла Синтифаэль, мудрая, прекрасная и понимающая, а вот если бы попытался я, то взбрыкнул бы и понес по рытвинам, выбросил бы на дорогу и растоптал копытами гор, потому этому миру нужна только Синтифаэль, он ее признает, любит и охотно покоряется…

Очень медленно ее дыхание стало совсем тихим, полные губы чуть приоткрылись, я услышал ровное дыхание. Однако лицо ее осталось грустным, как у несправедливо обиженного ребенка, даже вздохнула пару раз.

Я взял осторожно одеяло, совершенно невесомое, хоть и толстое, осторожно укрыл ее, подоткнул под спину и укутал задние лапки, они такие смешные, когда поджаты к самой заднице…

Блин, она же была совершенно голая, а я даже не прочувствовал это, словно смотрю на Сикстинскую мадонну или прочие святыни, что классика и высокое искусство, которое надо чтить… но тут, надо же, я в самом деле чтю, кто бы подумал, благоговею, восторгаюсь, и никакой плотской мысли, даже тени такой мысли, да я в самом деле паладин, стыдно признаться, да и не признаюсь, конечно, это же понятно, засмеют, люди не эльфы, это твари жестокие…

Она спала в такой жалобной позе эмбриона до полуночи, потом повернулась на спину. Одеяло сползло до середины живота, я не мог оторвать зачарованного взгляда от нежнейших золотистых холмиков, что смотрят розовыми верхушками в сторону свода, живот запал, руки тонкие, ключицы острые и такие жалобные, что сладкое томление и сочувствие пронзило меня с такой мощью, что сердце затрепетало, а я едва не заревел от переполнивших меня странных чувств.