Гильберт Бриссен - Книга Лазури

Неужели даже теперь я все равно один — навсегда? Тело героя с потерявшейся душой — что толку во внешних атрибутах, если внутри ничего нет?

Дождь шумел, стекая с крыш и барабаня по черепице. В саду разливались лужи и вспомнилась приходившая через них Барасуишио. Что сейчас делает пан Анжей? Пытается починить свою любимую дочь…или создать новую?

Словно в ответ на мои мысли одна из луж, наибольшая, засветилась изнутри призрачным светом Н-поля. Барасуишио?

Но никто не спешил появляться из мерцающей ряби и, движимый странным равнодушным любопытством, я вышел под дождь, оказавшийся неожиданно теплым. Босые ноги шлепали по прохладным потокам…ох, это душное лето…и сколько же я все-таки спал?

За слоем воды, конечно же, не было Анжеевой дочери. С чего я вообще решил, что она может быть жива?

— Доброй ночи, волшебный кролик, — равнодушно сказал я, останавливаясь на краю светящийся лужи.

— И вам доброй ночи, сэр, — отвечал Лаплас, — Я не вовремя?

— Нет, отчего же, это не совсем так.

— Я пришел поздравить вас с этой невероятной победой, но…

— Но вместо торжествующего чемпиона встретили всего лишь старика.

— Об этом книги не упоминали, правда?

— О чем, Лаплас?

— О том, что делать дальше. Май-май, сколько же я вас успел повидать…

— Ты говоришь загадками, как обычно.

— Такова моя природа, что тут поделаешь. Но я могу и пояснить, что имею в виду.

— Хочешь сказать, что всякий, прошедший Магистериум, испытывает подобное?

— Рано или поздно, сэр, но быть может, не так быстро. Я вижу, вы пошли каким-то необычным путем, хоть он и не принес вам счастья.

— Кто знает, кто знает. Быть может, это все проделки дождя…

— Вы растеряны перед лицом реальности, сэр. Не знаете, чего хотеть теперь. Я мог бы стать вашим проводником в новой жизни, достаточно только заключить…

— Нет.

— Ах, это очаровательное упрямство! Но почему, почему все вы так сопротивляетесь неизбежному?

— Хочешь поговорить об этом всерьез, а? Этой ночью у меня много свободного времени.

— Собираетесь открыть душу кролику из Зазеркалья, сэр? Видимо, крепко вас зацепило все произошедшее! Но я послушаю — нехорошо было бы бросить вас тут одного!

— Душа — единственная настоящая ценность в моем распоряжении, и закладывать ее так дешево было бы глупо.

— То есть это банальная человеческая жадность — продать подороже, сэр? Не ожидал.

— Нет такой цены, Лаплас, нету. Как бы ни было плохо, всегда может быть хуже…

— Всегда будет хуже. Чем дальше, тем хуже — это закон. И вы сами это прекрасно знаете, сэр.

— Не верю. Дальше будет только иначе.

— Не верите или отказываетесь верить? Все, что случалось с вами, подтверждает это, но вы закрываете глаза от света истины.

— За последнее время случилось слишком много всего, что доказывает обратное…

— А сейчас вы стоите под дождем, дрожа в темноте, и не замечаете этого от боли внутри. И кто прав? Я прав, сэр, я.

— Тогда нет смысла бороться?

— О нет, есть. Есть способ все прекратить, все стереть, будто бы и не было этого безумного мира, и никого из нас и из всех живущих и живших и тех, кто придет потом.

— Лаплас?

— Я ведь говорил, с кем сражаюсь, но быть может, не упомянул, зачем. И все же наш враг, враг общий, не кто иной, как творец этого мира.

— Ты знаешь о нем больше, кролик, но я не собираюсь бросать ему вызов. Только спросить. Не более.

— Смешно! "Просто спросить…" — передразнил меня Лаплас. — Думаешь, ты первый? И скольким из вас он ответил?

— Но кто другой скажет, зачем я здесь? Зачем делаю все это? В чем смысл?!

— Можешь помолиться, — издевательски рассмеялся Лаплас. — быть может, он послушает.

— Не выйдет. Я не святой, чтобы спрашивать напрямую.

— Конечно, не выйдет. Впрочем, ни у кого не выйдет. Стал бы ты отвечать своему рецептору, если бы он вдруг спросил тебя, в чем смысл его существования? А если бы все они, перерождающиеся, день и ночь лезли к тебе с этим вопросом?

— К чему ты клонишь?

— Бог живет через нас, мы, все живые и не очень, делаем его бытие чуть более интересным. Ты обижался на меня, смотрящего ваше представление, а на него — не хочешь ли? Ты скажешь — он любит нас, а я не стану отрицать. Ты ведь тоже любишь литературных героев, верно?

— Хочешь сказать, что он читает мир, как книгу?

— В точку! Он "читает" Деревья, которые растим все мы. Ты не думал, почему люди так слабы и беспомощны?

— Чтобы из пылинки иметь возможность прорасти в бесконечность.

— Чушь! Вы, все вы — его рецепторы! Ваши души, ваши эмоции, жизни, создающие бесконечные вероятности, видимые во всей полноте только им — вот зачем вы живете!

Он сопереживает вам, каждому и всем вместе, от человека до цивилизации, своему величайшему творению, и вряд ли отвлечется на одного маленького человечка, точку в этой картине!

— Вряд ли? Или все же никогда? Должен быть способ…

— Я мог бы подсказать, но ты ведь упрям, медиум…

— Упрям. Видишь ли, когда-то я хотел быть мучеником, и до сих пор нахожу в этом нечто притягательное. Но концовки мне никогда не нравились. Я представлял, как в конце ставший святым не умирает, а обретает силу, чтобы наказать обидчиков…

— Видишь, — засмеялся Лаплас, — ты с детства стоишь на верном пути! Сила, способная изменить мир, и неважно, за кого страдать, чтобы получить ее — ведь весь мир сейчас сплошное страдание! Так почему же ты отказываешься от моих предложений?

— Я должен попробовать достучаться до небес, прежде чем отвернуться.

— Пробуй. Твой учитель тоже пробовал.

— Розен?

— Прежде чем прийти ко мне, он попытался и был наказан. Я оказался добрее, чем тот, к кому он пытался обратиться.

— Наказан? Но за что?

— За беспокойство. И не говори, что я не предупреждал. А ведь он и потом упрямо настаивал на своем. Бедняга, ошибшийся в собственных целях.

— Вот значит как. Спасибо, Лаплас.

— Спаси. тьфу! За что?

— Ты подсказал мне, что нужно искать. И подтвердил догадки.

— Что? Какие догадки?! Так ты… — Лаплас впервые вышел из образа спокойной вежливости.

— Я лишь поговорил с тобой по душам, кролик. Ты отличный собеседник, но вот одна беда — слишком увлекаешься пропагандой. Меньше фанатизма, меньше.

— Ты напрасно решился играть со мной, человечек, — Лаплас снова был спокоен, — знай свое место! Вы — мои игрушки, а не наоборот, и у тебя будет случай в этом убедиться.

— Об некоторые игрушки можно пораниться, сэр. А некоторыми — подавиться. Спокойной ночи.

— Мы еще встретимся, медиум.

— Несомненно, Лаплас, несомненно.

Шатаясь, я медленно побрел прочь, не разбирая дороги. Единственная мысль колотилась в голове, перекатываясь туда и обратно — «Он не настолько всеведущ, как хочет казаться!»