Гильберт Бриссен - Книга Лазури

— Мастер!

Чей-то голос доносился издалека, знакомый, встревоженный, но я не мог понять, с какой стороны зовут. Внутри было тошно и тяжело, кровь гулко стучала в ушах. Озноб заставлял зубы выбивать чечетку, руки мелко тряслись…неужели я снова заболел? Или рассерженный кролик проклял меня из Зазеркалья?

— Мастер! Мастер!

Зачем столько крика, ведь я никуда не делся, стою здесь, в саду, промокая под ливнем, холодным, как мое сердце…что за путаница, почему…зачем я здесь?

— Мастер, что ты тут делаешь так поздно? В такую погоду? Пойдем в дом, не упирайся, — маленькие теплые ладони тянули меня куда-то и я плелся следом, просто потому что не было смысла сопротивляться. — Ты болен, мастер? Что с тобой?

Ступеньки оборвали непростой путь, подвернулись под ноги острыми деревянными ребрами и ватное тело обмякло и рухнуло, подминая под себя Соусейсеки. Она только коротко вскрикнула и замерла, не пытаясь выбраться из-под моей туши, а я почти ничего не понимал, воспринимая случившееся как сон или бред.

— Ты слишком тяжелый! — наконец сказала она. — Вставай, пожалуйста, осталось совсем немного!

Я попытался перевернуться, но слабая рука только скользила по гладким доскам веранды.

— По… моги… — прохрипело саднящее горло, — Не…могу…

— Сейчас, потерпи немного, сейчас станет легче, — ладошка уперлась туда, где за ребрами бешено билось сердце. — Я попробую запечатать…

— Нет, — я уже немного приходил в себя, — не нужно. Это от сна, все от сна…надо вернуться, исправить…

— Ты бредишь, у тебя жар, — Соу удалось перевернуть меня на бок, — Я запечатаю…

— Не нужно… это все от Сердца, из-за него… — нужно было сказать ей, успеть передать, пока еще не поздно, — Послушай… запомни, если я не выживу, запомни… Лапласа можно обмануть.

— Что? О чем ты? Зачем ты говоришь такое? Все будет хорошо, ты выздоровеешь!

— Он не всеведущ, он не арбитр… — шептал я, — он всего лишь игрок…

— Мастер!

Черное покрывало неба, расшитое искрами звезд, вращается надо мной, и восторг смешивается с приступом тошноты, когда обороты стали слишком быстрыми. Но тело тут не восставало против меня, не пыталось умереть, и я поднялся, пытаясь удержать равновесие — ведь почему-то очнуться довелось на раскручивающемся маховике, который норовил меня сбросить.

Город почти не изменился с тех пор, как я в нем побывал, только вот там, где раньше царапал небо зуб старой башни, теперь поднялось из обломков серебристое Дерево, а ниже копошились сотни странных созданий. Чинили Сердце?

Я неторопливо спускался к ним, глядя, как несчастные тщетно пытаются что-то исправить. Но тут нужно нечто большее, чем количество или усердие. Нужен мастер.

Расслабившись и раскинув руки, я позволил ветру подхватить меня и унести, словно пушинку, вверх, где среди тихого звона цепей и парящих кристалликов витал остров с железной иглой посредине. Где еще искать Тень, если не на троне этого странного мира?

Забавно все вышло — стоило сломаться моему внутреннему компасу, и вопросы закружили разум, сбивая с пути. Можно было бы искать ответы, добиваясь истины, но был и другой путь. Восстановить статус-кво и заставить их исчезнуть или стать неважными гораздо проще, чем искать ответы, верно?

* * *

— Как пляшет огонек!

Сквозь запертые ставни

Осень рвется в дом.

— Что это?

— Это Рэйджан, старинный поэт. У него очень печальные стихи. Они мне всегда очень нравились. Хотя… Я так давно никого, кроме него, не читала. А недавно вдруг вспомнила, ну, когда уже переехала домой… Есть ведь и другие. Мацуо Башо, например:

О, проснись, проснись!

Стань товарищем моим,

Спящий мотылек!

Красиво, правда? Или Исса Кобаяши:

Из далеких гор

С вихрем прилетела к нам

Снежная буря!

Плачет ива на ветру

Белой влажною росой.

Но здесь уже пять строк, картинка объемная, но штрихов в ней больше. Хотя и трехстишия ему удавались хорошо. Вот это мастера! Хотела бы я так управляться со словами. А ты?

Молчание.

— Э-эй!

— А?.. Д-да…

Мегу недоуменно посмотрела на своего ангела. С ней явно что-то было не так. Она помнила ее всегда язвительно-веселой или раздраженной — причем никогда нельзя было сказать, что именно выведет ее из себя, — и привыкла к этому, научилась мириться с ее характером. Мегу ведь знала, какая она на самом деле. Так зачем обижаться на плохое настроение и подковырки? Которые, кстати, уже давно перестали быть ядовитыми, сменив меткую злость на ехидное лукавство.

Она жила дома уже несколько месяцев. Ей туманно, но накрепко запомнился тот день, когда ее выписывали — страшный и тоскливый день, полный нутряной дрожи и темных невидимых слез дикого предчувствия: чернокрылая сестра покинет ее и больше не вернется. Мегу плохо помнила, как ехала домой на заднем сидении погруженной в неловкое молчание отцовской машины, как отец смущенно кхекал перед редкими попытками завязать разговор, а она даже не слышала, что он говорил. И как казавшееся черным солнце ярко вспыхнуло вновь, когда, дрожащей рукой открыв дверь в позабытую комнату, она увидела на заправленной постели черный чемодан с медной розой на крышке. Выглянувший из него ангел, насмешливо оглядев комнату, не замедлил высказать все, что о ней думает. И Мегу была счастлива. Все было и будет как раньше. Теперь и навсегда.

Но еще ни разу на ее памяти Суигинто не сидела, уткнувшись подбородком в колени, а взглядом — куда-то в угол окна. И глаз таких Мегу у нее тоже никогда не видела.

— Что-то случилось, Гин? — подсев к ней, она провела рукой по льдянистым волосам.

— Нет, ничего…

«Ничего?» Девушка встревожилась еще больше. Что-то определенно было не так. Прежде такие внезапные прикосновения заставляли ее непроизвольно отдергиваться. Не говоря уже о ласковом прозвище, которое она на дух не переносила…

— Мегу…

— Да?

— У тебя в доме есть зеркало?

Зеркало? Мегу напрягла память. Когда-то давно, еще в клинике, Суигинто что-то рассказывала ей о зеркалах и воде, о каком-то Н-поле, которое для чего-то очень важно… но сама она в те дни скорее слушала голос, чем слова ангела, полная радостного предвкушения горения и взлета в небеса на крыльях белого дыма. А теперь зеркало зачем-то нужно, а она даже не помнит, зачем именно… Не говоря уже о том, что в этом доме ей все незнакомо…

— Я не знаю… Надо спросить отца. А зачем оно тебе? — осторожно задала она вопрос.

— Так… нужно для одного дела в Н-поле.

Ох… Худшие подозрения Мегу мгновенно обрели почву. Суигинто терпеть не могла, когда ее о чем-то переспрашивают. И неважно, говорила она об этом час, день или месяц назад. Ее-то память была абсолютной…