Гильберт Бриссен - Книга Лазури

Елико возможно тихо глотнув чистой воды и вылив проштрафившийся чай в раковину, я поднял мою маленькую повариху и усадил на колено.

— Не плачь.

— Прости, Отец, я такая плохая, скверная, злая дочь!

— Не говори глупостей. Ты не плохая и не злая.

— Нет, плохая! — всхлипнув, она уткнулась лицом мне в куртку. — Я только ем да сплю и ничего, ничего для тебя не делаю! Ты так обо мне заботишься, а я только все порчу! Меня надо прогнать от тебя далеко-далеко, чтобы я тебе даже на глаза не попадалась, гадкая, злая Суок! Я… я… хлам!

Я обомлел. Ну это уж слишком!

— Прекрати нести чушь, Кокуосэки, а то я действительно рассержусь, — строго произнес я, заставляя ее посмотреть мне в глаза. — И никогда не называй никого этим глупым и злым словом, а уж себя — в первую очередь. Хлам не вышел бы из-под моих рук. Ты расстроена, что попробовала что-то и у тебя не получилось? Но вспомни, как училась ходить. С первого раза хорошо не получается ничего. Запомни это.

— Но я ведь смотрела… Нет, я плохая и глупая, Отец! Я все перепутала!

— Хватит накручивать себя. Ведь ты даже не знала, какой именно порошок надо класть в чай. А их три, и они очень похожи.

— Как же их различить?..

— Смотри. Сахар сладкий, и его крупинки похожи на маленькие кубики. Тот же, что положила ты, соленый и горьковато пахнет: им приправляют еду, чтобы она была вкуснее. А есть еще мука, она безвкусная и не растворяется в воде. В следующий раз чуть попробуй на вкус то, что собираешься класть в пищу. И запомни, что на каждый объем нужно свое количество. Не раскисай. Только трудом достигается успех.

— Хорошо, Отец. Я не буду раскисать. Но я так хочу помогать тебе, хоть что-то для тебя сделать! — ее пальцы теребили золотую ленту. — Ты же… ты ведь…

— Успокойся, дочь. Очень скоро ты сможешь помочь мне.

— Правда? — просияла она. — Когда, Отец, когда?

Я пораскинул мозгами. Пожалуй, время подошло.

— Сегодня, Суок. Мы приступим к делу сегодня вечером.

Коракс

Мало-помалу, повинуясь собственной странной логике, тексты успокоились и собрались в некое подобие системы. Конечно, до идеальной упорядоченности архива им было далеко, но все же Василий Валентин не лез в диспуты с Гебером, а Альберт Великий не пытался стереть фрагменты «Алхимической свадьбы» Христиана Розенкрейца.

Пропало и давление, распиравшее голову изнутри — я снова был здоров и мог продолжать путешествие.

Соу вернулась со своего обхода с довольно расстроенным видом, хотя явных причин не было заметно.

— Что-то случилось?

— Да, мастер, я несколько в тебе разочарована. — Соу говорила тихо, не глядя мне в глаза.

— Что такое? Я что-то сделал не так? — удивленно воскликнул я.

— Скорее не сделал. Тебе надо быстрее учиться, иначе нам не хватит никакого времени.

— Поясни, где я ошибся, Соу. Я не понимаю.

— Попробуй прислушаться к своим чувствам. Ничего не замечаешь?

— Эм… тут тепло и уютно. Греет что-то, но это же трубы, верно? — в воздухе действительно носилось какое-то странное нежное тепло.

— Близко, но не то. Продолжай.

— Тут слишком светло, но не из-за ламп. Светится что-то…среди ящиков?

— Пойдем посмотрим, мастер. — Соу, кажется, начала успокаиваться.

— Ты что-то нашла? Соу, не мучай меня, рассказывай!

— Я-то нашла, но это должен был заметить ты. Попробуй сам, раз уж случай представился так быстро.

— Мы двинулись вглубь деревянных штабелей с армейской маркировкой, туда, где темнота была почему-то не такой густой, как следовало бы. За третьим поворотом стало еще светлей, а в одном месте из-под грубого холста пробивались тонкие лучики, в которых плясала пыль.

— Что это, Соу? — спросил я, раздвигая ткань и глядя на светящийся ящик, стоящий в одном из штабелей.

— Достанем и посмотрим. Я и сама еще не знаю, но это должно быть то, что мы ищем. Что ты видишь?

— Дерево светится изнутри.

— Вот как. А я услышала песню, тихую и жалобную. Не стой столбом, доставай нашу находку.

— Ээ, постой, а это безопасно? Вдруг там что-то…

— Ты чувствуешь опасность? Или просто боишься?

— Хм, нет, этот свет кажется чем-то знакомым и приятным.

— Тогда не задавай глупых вопросов.

Наполненные стеклянной пылью ящики были страшно тяжелыми, и верхний я чуть не уронил себе на голову, удержав его в последнюю секунду серебром. Когда, наконец, открылась сияющая крышка с выжженными буквами L.MB.CK., я чувствовал себя выжатым до капли. Руки налились свинцовой слабостью, одежда вымокла от пота. Изнеможенный непривычно тяжелым трудом, я сел на один из ящиков и стал разминать одеревеневшие мыщцы.

— Самому не смешно, мастер? — спросила Соу с хитрой улыбкой.

— Что тут смешного-то? — устало спросил я, кривясь от боли.

— Вся эта усталость, пот, боль — к чему все это?

— Знаешь, эти ящики были тяжелее, чем они выглядят. Попробуй сдвинь хоть один.

— Типичная логика рассеянного и зашореного собственными заблуждениями и привычками человека. Отвыкнуть пора бы, мастер.

— Ты стала язвительней, радость моя. Надо быть добрее.

— Мастер, — Соу вдруг покраснела и потупилась, — прости, я не хотела тебя обидеть. Просто ты как-то медленно осознаешь реальность.

— Я не обиделся, совсем ни капельки, но быть может, ты пояснишь?

— Вся твоя усталость — не более, чем привычка разума. Ведь твое физическое тело сейчас лежит в мастерской дедушки и его ощущения никак не связаны с тем, что ты делаешь во сне.

— Хм, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду. То есть, я инстинктивно придумал себе усталость, тяжесть и боль, потому что разум обманулся реалистичностью происходящего?

— Начинаешь понимать, мастер. Это всего лишь сон, и все, что тут происходит — только метафора, оживленная парами Моря. Так что постарайся забыть о том, что ты должен был устать и тебе станет легче.

— Мне это напомнило один фильм…надо будет показать его тебе, если выдастся такая возможность.

— Хорошо, как только мы закончим здесь, у нас будет возможность отдохнуть. Мои поиски…не настолько срочны…

— Кажется, мне уже легче, — за разговором я действительно забыл о боли и теперь любопытство снова проснулось и властно заявило о себе. — Давай откроем ящик и узнаем, что нашли.

— Давно пора, мастер, — Соу ловко вставила в щель под крышкой ножницы и поддела ее, ломая скобы и гвозди, — Открывай. Это твое.

— Спасибо, Соу, — и я сдвинул крышку, прикрывая от слепящего света глаза.

Когда сияние немного рассеялось, я осторожно погрузил руки в острую мерцающую пыль, чувствуя гладкие формы внутри и нежно, словно новорожденного, поднял из тяжелой стеклянной гробницы хранившийся в ней сосуд.

Тонкого прозрачно-зеленого стекла алембик, старый, но чистый и отлично сохранившийся, с притертым горлышком и изящной трубкой лежал в кровоточащих ладонях, источая призрачное сияние.