Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – герцог

Граф сказал с достоинством:

– Я был бы рад обнажить клинок рядом с его светлостью.

– Но вы здесь, – сказала Вельва. – И туда никогда не попадете.

Он зябко передернул плечами.

– И слава Богу! Но хотелось бы, чтобы и сэр Ричард туда не попадал больше.

Она задумчиво посмотрела на него, на меня.

– Если вы попали в Темный Мир, – проговорила она медленно, – вы не только доказали, что темный, но и должны были там все принять, как свое родное. Однако же…

– Может быть, – спросил я задумчиво, – я просто неуживчивый?

Она переспросила:

– А вы уживчивый?

– Да как сказать…

– Так и скажите!

– С одним уживаюсь, – ответил я. – С другими притерпливаюсь. Но там оказались все такие гады, что ни ужиться, ни столерантниться…. Граф, проследите лично, чтобы эту голову выделали, как следует, и над камином… Нет, там попортится. Лучше у входа в главный зал! Чтоб все видели.

Он не слушал, отпил вина и рассматривал меня поверх края с великим изумлением.

– Сэр Ричард, – проговорил он свистящим шепотом, – что-то в вас не совсем так.

– Ну-ну, дальше?

– Вельва говорит, – сказал он, – вы чудовище, но и… не чудовище. Я тоже вижу, что вы даже очень не чудовище. Хотя, конечно, если хорошо присмотреться… но зачем? Ни к кому не стоит присматриваться слишком уж, вы понимаете? Иначе друзей не останется.

Я буркнул:

– Спасибо на добром слове.

– Пожалуйста, – ответил он с готовностью, – да это я так, не подумавши! Я хотел сказать, что чудовище вряд ли угостило бы меня таким прекраснейшим вином! Скорее, само бы мною угостилось. Может быть, даже Вельвой, хотя она и костлявее…Но все-таки… как?

Я хмыкнул.

– Хотите назвать меня святым человеком и не решаетесь из природной скромности? Не скромничайте, сэр Генрих, такую правду можете говорить прямо в мои честные бесстыжие глаза. И сколько угодно. Во мне темная сторона и светлая, как у всех нас. Господь вдохнул часть своей души в Адама, но Ева зачала от змея, вот у нас теперь эта двойственность света и тьмы. Человек хуже зверя, когда он зверь, но может быть и чище ангела… ну, это во мне говорит дьявольское самомнение. Но что хуже зверя, это точно.

Он все еще не мог оторвать от меня взгляда изумленных глаз.

– Но почему никто… кроме вас… не смог даже увидеть тот мир? Вельва, ты что думаешь?

Она поклонилась, не поднимаясь из кресла.

– Спасибо, что интересуетесь и моим мнением, благородный граф.

– Говори, – сказал я нетерпеливо, – не жди разрешения. Это вроде военного совета в самом узком кругу. Мы тут без церемоний, сама ж сказала. Насчет аристократов в нашем кругу забудь. Они выводят свои привилегии от первого в роду, единственного, который не был аристократом. Не смешно, если подумать?..

Она улыбнулась, в моей интерпретации в самом деле нелепо, сказала мягко:

– Другие не видят, потому… как мне кажется… что у них недостаточно тьмы в душах. Это и хорошо… Потому что, попади в тот мир, смогли бы там сражаться, не имея достаточно света?

Она осеклась, а граф произнес угрюмо:

– Ваша светлость, примите мои соболезнования.

Я изумился:

– С чем?

– Что вы такой… Что у вас такая жизнь.

Я отмахнулся:

– А, вот вы о чем! Знаете, даже в аду, если обживешься, то уже ничего. Тьмы во мне, вы правы, хватит солнце погасить, но и света, выходит, не меньше… Иногда кажется, мог бы устроить весну на Плутоне. Или растопить льды Нептуна. Но, конечно, свет в каждом из нас глыбоко унутри, а вот говно… простите, тьма наверху. Да мы ее и не особенно прячем. По молодости да дурости даже гордимся, что можем насрать в приличном месте.

Лицо его стало жалким от старания понять, что же такое изрекает умное сюзерен, а я спохватился, не в своем же срединном, это там срать всюду – норма, да еще и разбрасывать в стороны полными горстями, а здесь все стараются быть как можно чище и благороднее. Возрождение «античных ценностей» еще не наступило.

– Свет нужно раздувать, – сказал я наставительно, – культивировать, оберегать, делиться с другими, а говно из нас лезет само. Ладно, сэр Генрих, а как насчет обеда?

Он дернулся, слишком быстрый переход от экскрементов к накрытому столу, взглянул с укором.

Вельва торопливо поднялась, поклонилась.

– С вашего позволения, ваша светлость…

– Сиди, – велел я.

– Но…

– Мы на поле битвы, – сказал я сурово, – а там и король сидит у костра рядом с простыми ратниками. Граф, вы тоже не дергайтесь. Я надеюсь, разделите с нами трапезу?

Он прижал руку к сердцу и поклонился.

– Сочту за великую честь, ваша светлость.

Появились двое слуг, на лицах страстное желание моментально выполнить все желания такого хозяина, который по ночам ходит неизвестно где и возвращается в посеченных доспехах и с такими ужасными трофеями.

Граф сказал значительно:

– Обед для его светлости!

– Пока завтрак, – поправил я. – На троих. А до обеда надо что-нибудь еще.

– Съесть? – спросил граф.

– Придумать, – отрезал я.

Придумать не удалось ни до, ни после обеда. Измучившись непривычной работой, мыслить – не совсем рыцарское дело, я вышел во двор, челядь тут же испуганно разбежалась.

Высоко в небе пролетели три птицы, похожие на больших журавлей. Одна снизилась и, грациозно переваливаясь с крыла на крыло, прошла надо мной не слишком низко, я мог бы достать стрелой, однако замер, прислушиваясь к странно сладостному чувству, будто увидел райскую птицу, что вот-вот перенесет меня в сказочно прекрасный мир, где вообще не бывает тьмы и даже непогоды.

Птицы ушли в облака, я долго смотрел, даже когда их крохотные тела нырнули в оранжевое, словно жерло горящей печи, облако.

Марсель подошел осторожно, лицо встревоженно-виноватое.

– Ваша светлость…

– Говори, – сказал я нетерпеливо.

– Ваши доспехи… – произнес он, – увы, исправить не удалось. Очень уж вы там повеселились.

Я отмахнулся:

– Ладно-ладно, у меня простые. Подбери что-нибудь по моему росту. У герцога неплохой арсенал, я уже оценил.

Он с явным облегчением поклонился.

– Счастлив это услышать, ваша светлость. Я подберу самые лучшие. Ваши размеры я знаю.

Я хлопнул его по плечу.

– Хорошо. Действуй. А я пока пройдусь, Марсель.

Он спросил в спину:

– Ваша светлость, какие будут приказания?

– Бдить и защищать, – ответил я. – Марсель, я пока осматриваюсь. Стараюсь понять, что здесь и как творится. Как только соображу, появятся простые и ясные до глупости приказы.

Он деликатно промолчал, а я пошел медленно в головное здание, которое привычно называю донжоном по аналогии с привычным замком первого уровня.

Граф Гатер был прав, Альтенбаумбург строился на вырост, однако население крепости так и не заполнило пустоты, как взрослеющий моллюск слишком просторную сперва для него раковину.