Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – герцог

Я обходил помещения внутри и снаружи, Бобик сначала следовал за мной, но ничего не происходило, и он, заскучав, помахал мне хвостом и отпросился малость погулять.

– Беги, жрун, – ответил я, – счастливое ты существо.

Он виновато улыбнулся, еще раз махнул хвостом и умчался. От массивных стен веет холодом, хотя солнце в зените, воздух накален так, что обжигает горло.

Высоко в небе пролетели снова крупные птицы, я вскинул голову, но в этот момент в массивных глыбах стены что-то колыхнулось, как мне показалось, словно это не гранит, а серый туман, а тело мое пронзил острый холод.

Молодая женщина выступила из стены медленно, но совсем не призрачно, камни странно раздвинулись, словно не тяжелые глыбы, а заросли высокой травы, а когда она оказалась в зале, с тяжелым грохотом вернулись на место.

Холод охватил меня острее, но я заставил себя улыбнуться и сказал как можно спокойнее:

– Почему зло приходит обычно в виде красивых женщин?.. Вы что, исповедуете христианство классического типа?

Красавица обольстительно улыбнулась:

– Хочешь меня?

– Хочу, – ответил я, она медленно пошла ко мне, раскачивая бедрами и призывно глядя в глаза, но я воскликнул торопливо: – Погоди-погоди!.. Мы не животные и не демократы, чтобы вот так сразу. Мы не можем без прелюдий, ухаживания, комплиментов, знаков внимания…

Она подошла ближе, на лице улыбка, в глазах смех.

– Зачем тебе все это? Ты же хочешь меня? Хочешь, вижу. Так бери!

– Нет, – сказал я тверже. – Бесплатная любовь обходится дороже. Ты очень красивая, просто бесподобная, я не могу обидеть тебя, обращаясь как с простой крестьянкой.

– Крестьянкой?

– Да, – подтвердил я. – Кто из людей сможет устоять против твоей красоты и очарования? Да я сам плюну такому в глаза, хотя это вообще-то свинство – плевать людям в глаза, но я даже на это готов, потому что нет краше тебя на всем белом свете. Думаю, что нет и на всем темном, а также сером, желтом, красном, зеленом, лиловом, киноварном, сиенновом, умброжженом…

Она слушала внимательно, наконец расслабилась, глаза заблестели довольством, а пухлые губы раскрылись в радостном удивлении. Я продолжал говорить, убалтывать умеют даже местные, но за мной опыт веков, и она развесила уши, я говорил о ее восхитительной коже, о длинных загнутых ресницах, на которые можно положить по толстой гусенице, и не свалятся, о дивном разрезе глаз, все лани передохнут от зависти, о высоких аристократических скулах, такие могут быть только у королевы всего света, а про губы я смог наворотить столько всего, что она расчувствовалась и размякла до предела, в этот момент можно не только зарезать, но и раздеть до нитки, не заметила бы, глядя на меня завороженно и слушая, как она, оказывается, хороша…

Холод за это время выветрился, вроде бы опасность отступила, напротив, уже кое-где во мне весьма горячо. Я продолжал смотреть на нее с восторгом, это никогда не вредит, и когда наконец закрыл рот, все еще смотрел, тем более что в самом деле есть на что.

Она выдохнула нежным голосом:

– И ты… зная… как я хороша… все же отказываешься от меня?

Я ощутил, что попался, пробормотал неуклюже:

– Понимаешь… мы же мужчины… у нас на уме в первую очередь разбой и драки. Я должен догнать одного, вбить в землю по ноздри, а на обратном пути, если еще не будешь занята…

Она воскликнула с жаром:

– Я буду ждать тебя!

– Я загляну в твою норку, – пообещал я. – И мы… а, пошли они все, эти ритуалы! На обратном пути буду демократом. А это значит, как увидимся, так сразу! Без всяких целований ручек. Ну, ты меня поняла.

– О, я буду ждать с нетерпением, дорогой мой герой.

Она отступила на шаг, я зябко передернул плечами, когда она легко вдвинулась в камень. Точно, надо будет срочно привезти священника, пусть святой водой побрызгает. А то что-то моя паладинность не очень-то и защищает. Наверное, потому, что самцовость подспудно борется, так что нужна помощь со стороны.

Я неумело перекрестился, сколько раз уже делал, а все чувствую какую-то несуразность и фальшь. Не мое все эти внешние проявления благочестия и принадлежности именно к этому клану. Господь и так читает в наших сердцах и душах, ему даже бормотание святейших молитв ни к чему, и так видит, кто из чего состоит, кто брешет, как попова собака, а кто без всяких молитв идет праведно и честно. Ну, как я, к примеру.

Солнце в зените, но каменная масса крепости не успевает прогреваться то ли после холодных ночей, то ли под нею течет река из жидкого льда, но каменные стены ощутимо холодные. В такую жару это, конечно, здорово, но что-то в таком положении и весьма тревожное. Я понимаю, нечисть еще не везде истреблена в обитаемых землях, но когда в собственном замке – это слишком.

Вернувшись, я, раздраженный и встревоженный, опустился за стол и попытался сообразить, во что вляпался на этот раз, как быть и как выбраться, сохранив шкуру.

Кемпбелл вошел тихий и почтительный, торопливо поклонился.

– Ваша светлость…

Я некоторое время разбирал бумаги на столе, ничего не понимаю в этих счетах, налогах и недоимках, а должен бы, положение обязывает, Кемпбелл стоит с покорно склоненной головой. Понимает, герцог занят. Может быть, даже догадывается, что новый хозяин выдерживает нарочито, приучает не лезть нахрапом.

Наконец я поднял голову, взгляд усталый и затуманенный, так надо, взглянул на него, словно впервые увидел.

– Что случилось?

– Вашей высокой аудиенции просит леди Эмили Дикинсон, – сообщил он с неподвижным лицом.

– Это кто? Ах да… Ты ее хорошо устроил?

– Да, – ответил он с достоинством. – В ее распоряжении лучшие женские покои.

– Хорошо, – сказал я. – Надо бы, кстати, посмотреть, что у меня там за женские.

– Изволите сейчас, ваша светлость?

Я удивился:

– С какой стати? Это было риторическое пожелание. Где эта леди Эмили сейчас?

Он сообщил с непроницаемым видом:

– В приемной вашей светлости.

Я подумал, хотя над чем тут думать, сказал расслабленно важно:

– Хорошо, пригласи.

Он вышел, тихохонько прикрыв двери. Я ждал, мучительно размышляя, встать ли навстречу или же принять сидя, разница в положении достаточно велика, глава государства вообще имеет право подавать руку женщинам первым…

Дверь приоткрылась, я не сразу заметил, что женщина сменила платье, тогда была в ярко-голубом, сейчас – в огненно-красном, но все-таки такая мелочь не ускользнула от моего зоркого внимания, какой же я наблюдательный, молодец, волосы полуоткрыты, а ленты там такие, что дунь – развяжутся сами.

Она сделала только шаг, как меня уже подняло из-за стола, проклятая рыцарственность, я с несолидной поспешностью вышел навстречу и склонился в вежливом поклоне.