Екатерина Пекур - Предатели Мира

Начать всё сначала?! Для условно бывшего спецоперу КСН?! Для организации, где за вход — нередко лишь миг невнимания, за выход — всегда чуть больше, чем жизнь?! И он пошёл на это сознательно?! Из-за меня?! Что бы он ни говорил — но по сути..?

Я опустила голову и уставилась в пол. Страшное ощущение.

Мы пошагали к выходу. Собрав в кулаке облако зелёного света, я держала его наготове. Подходя к мобилю, Карун задержался, придирчиво осматривая лобовое стекло. Я быстро приложила ладонь к его пояснице, позволяя свету стечь по старому рубцу.

Карун вздогнул и быстро вопросительно глянул на меня. Создатель, мне доставляло такое удовольствие видеть эмоции на его лице… хотя я понимала, что в целом это не к добру. Не в стенах КСН.

— Что это будет? — тихо и быстро спросил он. Мне казалось, он побаивался моих рук после того случая.

— Не знаю, смогу ли помочь по-серьёзному, — тихо сказала я, — Слишком старая травма. Но тебе хотя бы не будет больно. Потерпи ещё немножко. Через час пройдёт полностью. Только не нагружай спину и ничего тяжёлого не поднимай — проблема-то никуда не делась.

Он замер, судорожно сжимая дверцу мобиля, и его губы вдруг предательски задрожали.

— Рыжая, — прошептал Карун, — Это такое чудо, что ты существуешь. Я так хочу тебя поцеловать… я ничего так не хотел за этот год, — неожиданно с какой-то жуткой обессиленностью закончил он.

Моей воле пришёл конец…

— Я тоже… — улыбнулась я, ощущая, как мои глаза застилает слезами, а лицо превращается в зарёванную тряпочку.

Мы с усилием отвернулись и сели в машину. Завтра вечером. Если мы доживём.

Оба мы не проронили больше ни слова, пока мобиль неспешно преодолевал расстояние до бюро второго линейного. И так и не дотронулись друг до друга даже пальцем. Нельзя. По всем канонам поведения аллонга без кровного родства или серьёзной причины мы не могли вступать в физический контакт. Мы даже не смотрели друг на друга. Я глядела перед собой и явственно ощущала, что мои веки, несмотря на возбуждение и выпитый кофе, слипаются. У меня истощались все запасы гормонов стресса, точно. Мне нужно было выспаться, просто-таки любой ценой. Завтрашний день обещал быть… решающим. Во всех смыслах.

Создатель. Я весь этот год прожила, как в дурацкой сказке. Я, полноценный бриз, шлялась по Миру и даже ни одной извилиной не вела, какой опасности я себя подвергаю. Дар цепляется за рефлексы. Он легко замещает многие привычные движения — например, за это время я не раз замечала, что мне стало тяжело прыгать. Гасить тягу приходилось почти сознательно — она сама включалась, норовя смягчить удар по пяткам. Сколько раз я могла засветиться?! Тень. Какая же я была легкомысленная. Ну вот, добегалась. Оказалась в ситуации, где мне в лучшем случае светит ласковая смерть от товарища.

И только в случае невероятном — спасение.

Я хмуро подумала — а что, у меня был выбор? Остаться в Адди? Позволить, чтобы Карун..?

У меня даже похолодело в животе.

В какой-то мере вся эта череда событий была неизбежной. Более того, если рассматривать их с этой точки зрения — события прошли ещё и благоприятно. Я жива и не в тюрьме. Войны не случилось. И даже… я подняла глаза от пола мобиля ровно до колена Каруна. Он живой. Я могу на него посмотреть. Пока ещё могу. О чём-то большем, хоть о касании руками, даже мельком, я не мечтала… хотя на самом деле мне до дрожи в животе хотелось коснуться носом его волос. Но это всегда было… слишком далеко зашедшим шагом, если вы понимаете, о чём я. Это означало, что мы (не имея на то никакого права!) уже переступили все границы приличий. Нет, думать про это я себе запретила… Да, я огребла по полной программе. Я плакала, страдала, переживала всякие душевные муки, я рисковала проявиться как бриз, и даже была арестована — но всё это, в какой-то мере, было единственно возможным течением моей жизни. При данных моральных установках.

Размышлять о будущем я не могла. Пока что его, будущего, не было — и спасибо уж за то, что было настоящее, в которое я могла глядеть открытыми глазами. Не падая в обморок и не сходя с ума.

Мы с тихим шорохом подъехали к бюро. Сделав мне резкий жест рукой, Карун предложил выходить. Я поплелась за ним в здание, мимо дежурного, по коридорам, уже погружённым в сумерки. Видит Создатель, как же я не хотела сюда идти. Но я понимала, что в нынешнем состоянии я не продержусь в воздухе и часа. Да и то сомнительно. Нам следовало отыграть всё по порядку. Если я хотела выжить не только сама… Я должна была дать ему возможность подготовить пути отступления для нас обоих.

Нас будут искать. Все. Мамочки.

— Отдыхайте, — деревянным голосом сказал Карун, поворачивая ключ в замке.

Я обернулась. Мы ровно две секунды смотрели друг другу в глаза.

«Живой не давайся». Он сказал это одними губами, а потом отвернулся и ушёл в полумрак коридора. Облизнув сухие губы, я притворила за собой дверь…

Покинув её возле гостевого блока, он медленно пошёл по коридору. Голова была слишком полна мыслями, чтобы рассортировать их, но на тревогу места уже не хватало. Он ощущал только отстранённую, холодную собранность.

Он вышёл на стоянку и неспешно открыл мобиль. Сегодня четырнадцатое. Вот и чудно. Значит, послезавтра на встречу с контролёром он не попадёт. Неожиданно эта мысль наполнила его душу таким покоем, какого он не ощущал уже год. Предвкушение свободы. В любом её виде. Впрочем, вид у его свободы будет только один. Он умрёт. В лучшем случае — через несколько дней. В худшем — этой ночью. Шансов выжить он пока не видел, и всё-таки позволял себе мечтать о том, как он распорядится оставшимся временем. Год назад, заговори он, всё вышло бы точно так, как он объяснил ей. Система перемолола бы их с Сандой в любом случае. Но пока он выиграл время. А ещё возможность умереть так, как решит он сам. На самом деле — невероятную! И, раз это удалось, он собирался отдать долги хотя бы перед ней. За ним была вина. Женщине, которую он наконец-то выбрал, он смог дать лишь плотскую радость, но не своё честное Слово. А так не годилось.

Правда, если их накроют ночью — это будет очень, очень, очень плохой вариант. Потому что тогда он не успеет загнать пулю в висок ей. А ей, уж конечно, лучше умереть от его рук, чем быть арестованной третьим отделом. Он слишком хорошо знал, что за этим последует. В конце концов от её тёплого дрожащего тела и светлой души не останется ничего. Ничего такого, что напоминало бы Санду да Кун.

Он опустился на водительское сиденье и неожиданно замер, положив уставшие руки на рулевое колесо. Он мгновение смотрел перед собой и словно ничего не видел — только череду уже полустёртых из памяти лиц, платьев, рук, ног, улыбок… Сколько женщин прошло через его жизнь? Да он и не считал… Циничные и опасные сотрудницы, испуганные подследственные, случайные подружки, державшиеся рядом не далее, чем они узнавали о роде его деятельности, и даже претенциозные девицы из Института, спорившие на то, смогут ли они его соблазнить. (Вот же невидаль — во-первых, он знал об этих пари, во-вторых, равнодушно предупреждал — с первой же попыткой сообщить товаркам, что спор выигран, они теряют работу и обретают проблемы; но отбиваться — нет, он не отбивался…) Но все они рано или поздно уходили — по своей воле или по правилам существования Комитета. Или он сам налаживал их к выходу.