Ник Перумов - Алиедора

— Но… Гниль… это же… как же…

— Не лепечи! — оборвал её волшебник. — Отмеченный Гнилью держит себя с достоинством. Смотри на меня.

— Ты… тоже?

— Конечно, — пожал плечами Метхли. — И поверь, моя дорогая, претерпеть мне пришлось куда поболе твоего. Пока я не понял, что Гниль — не проклятие, а благословение.

— Б-благословение?

— Конечно. — Чародей возился со своим магическим хозяйством, аккуратно раскладывая всё по кармашкам. Движения чёткие, отрывистые, отточенные — обычные люди так не могут. — Гниль — необходимейшая часть мирового порядка. Так же, как и смерть или рождение. Великий круг не может оставаться разомкнутым. И мы, — его глаза сверкнули, — мы, «отверженные», отталкиваемые че-ло-веками, — последнее слово он произнёс раздельно, с нескрываемым презрением, — мы стоим на самом краю. Наша доля высока и особенна. Мы — иные. Наш долг — смотреть в бездну, куда не решается заглянуть никто другой. Я научу тебя, как не упасть. — Он вдруг улыбнулся. — Не надо бояться. Ни Гнили, ни смерти. Потому что Гниль защитит тебя и от себя самой, и от Её слуг, и от смерти. Надо лишь знать. Я тебя научу. Если, конечно, ты окажешься способна. Тебе надо идти со мной.

У Алиедоры подкосились ноги. Отмечена… Гнилью.

Конечно. Отмечена, ну, конечно же, отмечена! Сколько раз Гниль подавала ей знаки, а она старательно отворачивалась, не верила, не хотела верить.

— Да, ты отмечена — и больна, пока что больна. — Теперь голос Метхли стал тих, вкрадчив и ласков, ни дать ни взять — опытный целитель. — Но твоя болезнь может обернуться силой… великой силой. И я знаю, как ты сможешь излечиться. Как сможешь обратить недуг в собственную мощь.

«Я должна остаться, — всплыла мысль. — Куда мне деваться? Мне, отмеченной, «порченой», от которой, когда узнают, отвернутся все, даже родные?»

— Будет страшно, — честно предупредил маг. — Сквозь огонь и воду сквозь, cквозь пылающую кровь, камень, воздух, лёд… — вдруг речитативом-скороговоркой выпалил он, и Алиедоре враз подурнело. Что-то тёмное надвинулось из углов, высунулось, дразнясь, нагло уставилось в затылок. Тупое и горячее распирало виски изнутри, мысли вспыхивали и гасли, словно сгорающие в пламени масляной лампы ночные мотыльки.

Темнота надвигалась со всех сторон, перед глазами словно сдвигались чёрные створки. Алиедора ткнулась лбом в руки и застонала.

— Тьма вокруг нас, — донеслось словно из дальнего далёка. — Глотающая всё тьма, сжигающий всё свет. Чёрное и белое. А Гниль — она между. Потому что кому-то ведь надо следить, чтобы сохранилось равновесие. Люди назвали Это Гнилью. Думая показать, насколько Она отвратительна. Пусть. Знающий лишь посмеётся над тупостью недалёких.

Наваждение таяло, лоскутья тьмы поспешно уползали, горницу заполнял знакомый металлически-кислый запах Гнили, но теперь он уже не казался таким отвратительным.

Доарнские наёмники не задержались на зорище. Поживиться тут было нечем, воевать не с кем. Отряд в почти три сотни всадников, не теряя времени, двинулся в глубь Меодора, всё сильнее уклоняясь к востоку; вернувшиеся дозорные подтвердили весть Алиедоры об ожидавшей «освободителей» снежной пустыне. Портилась и погода — зачастили ранние метели, ветер дул исключительно в лицо, холода наступали так же решительно, как и победоносная армия Долье.

Трёхглазый маг Метхли ехал колено к колену с Алиедорой. Слегка отъевшийся гайто доньяты ревниво косился на незваного пришельца.

«Лайсе из замка Ликси» особенно не расспрашивали. Собственно говоря, после того как чародей наложил на неё свою руку, с Алиедорой вообще никто не заговаривал, даже Беарне, бывший кем-то вроде сотника. Предводитель отряда, рыцарь в глухом шлеме, вообще не проявил к пленнице никакого интереса.

Кондотьеры сошли с торной дороги. Доньята понимала почему — нападать на гарнизон Артола не было никакого смысла, раз там нельзя взять никакой добычи. Наёмники искали дичь покрупнее.

Невольно Алиедора этому порадовалась. Добродушный великан-дольинец, помогший ей и снабдивший не пригодившейся, правда, пока что подорожной… хорошо, если с ним ничего не случится. Во всяком случае, сейчас. Конечно, пусть изверга Семмера расколошматят в пух и прах, пусть его воинство уберётся прочь, обратно за Долье… но пусть именно этот отдельно взятый воин в его армии останется жив и невредимым вернётся домой.

«Что за ерунда?! — одёрнула она себя, прочь гоня никчёмные жалостливые мысли. — Никто не звал дольинцев в наши пределы. И они — все, — ворвавшиеся в наши дома с оружием, должны заплатить. Собственными жизнями. Никакой пощады. Никакого сочувствия. Иначе не отвоевать Меодор и не отомстить за отца».

Северные пределы королевства Алиедора знала скверно, сколь ни старался фра Шломини вложить в неё хоть что-то. Названия мелких городков моментально выветривались из памяти доньяты, нетерпеливо ёрзавшей на лавке и мечтавшей поскорее вскочить и умчаться с сёстрами или другими девчонками на Роак, вытянуться на заветной ветви и смотреть вниз, на быстро текущую воду, следить за игрой бликов, похожих на стремительных рыбок, и рыбок, похожих на яркие блики.

Здесь кондотьеры шли уже не по пустыне. Деревни, конечно, изрядно опустели, многие селяне подались в леса, прихватив самое ценное, однако немало и осталось, по извечной привычке полагая, что «пронесёт». И, в общем-то, пока они были правы — дольинцы до них добраться не успели, а куда и успели — то в виде податного сборщика с писарем и двумя десятками всадников. Они, конечно, ели и пили в три горла, но до конца село всё-таки не разоряли.

При виде трёх сотен вооружённых до зубов доарнцев стенающие под игом Семмера пахари улепётывали куда проворнее.

Трёхглазого чародея часто звали теперь к предводителю кондотьеров, он уходил, возвращался, всякий раз с дымящейся миской еды. Ставил её перед Алиедорой, угрюмо глядел на доньяту:

— Ешь.

— Не могу… не хочу… — отворачивалась она.

Есть Алиедора и впрямь не могла. Голод и истощение отступили, а на смену им пришло нечто новое, равнодушие к лежащему вокруг миру и лихорадочный, всепоглощающий интерес — к лежащему «за гранью».

Белый снег, чёрные леса вокруг, а прямо посреди этой картины — горящий алым третий глаз, окружённый валиками покрасневшей, воспалённой, шелушащейся кожи, словно тело волшебника само старалось избавиться от страшного подарка.

— Ешь! — Багровое око впивалось в Алиедору. — Иначе помрёшь, заморыш. Как тогда учить тебя стану?

Не в силах противиться, доньята покорно набивала рот, не чувствуя вкуса.

Что-то должно было случиться.

Нарыву предстояло лопнуть.

Мир исчезал, но зато приходило иное. Когда наступал вечер, отряд останавливался, и они с Метхли усаживались друг напротив друга, трёхглазый чародей осторожно, почти что с нежностью брал её руки в свои, откидывал капюшон, и страшный глаз упирал неотвязный взгляд в лицо Алиедоре.