Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – рауграф

Ветер в лицо, бодрящий стук копыт, у меня от него всегда играет сердце. А вот так мчаться, когда внизу сухая твердая дорога, слева берег реки, справа холмы с роскошными деревьями, да и по дороге то и дело ныряем под сень их ветвей, сладостное чувство, хотя доспехи еще не успели разогреться ни от наших тел, ни от прямых солнечных лучей.

Рыцари, как и кони, все в ярких цветных одеждах, никакой сдержанности, никаких полутонов или оттенков, что за глупости, сейчас мужской мир, потому только красное, желтое, зеленое, синее, голубое, просто и незатейливо, зато как празднично, даже конская сбруя сияет у кого серебром и золотом, у кого просто начищенными до блеска металлическими бляшками, разбросанными по ремням везде и всюду.

Кони мчатся гордые, с жеребячества приученные ходить под седлом с тяжелой ношей доспехов, а сейчас никакой брони, а всадники – это уже не только привычное, но и родное…

Сэр Арчибальд на ходу часто поворачивал голову влево, а когда на одном из удаленных холмов показалась старинная церковь, торжественно снял шлем и перекрестился.

– Раньше я не замечал за вами особого благочестия, – заметил я с одобрением. – Это мое благотворное присутствие или целого отряда армландцев?

Он некоторое время молчал, склонив голову, а когда церковь скрылась за холмами, еще раз перекрестился.

– Простите, ваша светлость, что не ответил сразу. Все верно, мы в Сен-Мари не больно любим креститься и класть поклоны.

– Почему сейчас?

– Особый случай, ваша светлость.

Я спросил заинтересованно:

– Какой, если не секрет? Да и церквушка странная… на отшибе, туда даже дороги нет. Для кого она?

– Для всех, – ответил он и, повернув голову, посмотрел мне прямо в глаза, лицо стало строгим и торжественным. – Ваша светлость, это церковь… в которой, если прислушаться, всегда звучит звон мечей, конское ржание и воинственный крик принца Гирлиса, подбадривающего свой отряд. Они все погибли, окруженные целым вражеским войском, но не уронили ни своей чести, ни чести своего клана.

– Давно это было?

– Триста лет тому, – ответил он, – люди уже и забыли об их подвиге, но сама церковь хранит память. Церковь вообще много чего хранит… А в лунные ночи можно отчетливо слышать слова Гирлиса и его военачальников, обращенные к своим воинам. И доколе будет стоять эта церковь, голос благородного принца будет слышен.

– А если церковь будет сломана?

– Но землю никто не сломит, – ответил Арчибальд и посмотрел на меня с подозрением. – Голос принца будет звучать все так же громко.

Я кивнул, взгляд молодого маркиза слишком суров и бескомпромиссен.

– Да-да, это верно. Хотя мертвое – это хорошо убитое живое, но прошлое не мертво. Оно даже не прошлое.

Он посмотрел на меня озадаченно:

– Сэр…

– Что?

– Даже не прошлое, это как?

– Никто еще не мертв, – ответил я, – если о нем помнят. Мертвецы постоянно вмешиваются в нашу жизнь. И постоянно напоминают нам о долге. Даже не знаю, всегда ли это хорошо.

Он сказал твердо:

– Всегда!

– Почему?

Он выглядел озадаченным.

– Как почему? Доблесть предков побуждает и нас к доблести! Примеры величия воодушевляют, не так ли? Я вот помню, что мой великий прапрапрадед первым, несмотря на три тяжелые раны, ворвался в крепость Агард и водрузил там победное знамя. А другой мой предок в седьмом поколении спас короля, закрыв его грудью, и умер на руках плачущего над его телом сюзерена!.. Я не могу быть свиньей, если буду помнить, что у меня такие доблестные корни!

– Или вам будут напоминать, – согласился я. – Это хорошо, когда много доблестных предков. Но и… гм… плохо. Вы скованы в каждом слове и каждом поступке, а когда жить самому? Я имею в виду не пить и по бабам, а двигаться дальше. Не по кругу, а… выше и выше, как зовет нас христианская вера.

Он умолк в затруднении. Я дотянулся до его плеча и хлопнул так, что зазвенело железо.

– Не ломайте голову, доблестный сэр Арчибальд. Церковь и об этом подумала. Она не стоит не месте, а развивается сама и тащит за собой всех нас.

Холмы просели, и дорога обрадованно пошла вниз. В зеленой долине раскинулось уютное село в окружении садов и огородов, дома по обе стороны, любопытные дети сразу повисли на заборах, прохожие поспешно отпрыгивали и торопливо кланялись.

Сэр Растер остановился у колодца и потребовал воды себе и своему коню. Остальные придержали коней, а под любопытными взглядами деревенских девушек горделиво выпрямлялись, кое-кто даже приподнимал коня на дыбы, показывая его стать и свое умение.

Я больше заинтересовался группкой крестьян, что собрались у самого добротного и просторного дома, перед ним вытоптано широкое место, часто устраиваются деревенские сходки, да и пляски тоже там, сейчас в кругу внимательно и с широко распахнутыми в восторге глазами вещает длинноволосый худой мужчина. С посохом в руке, высокий настолько, что сутулый, он говорил звучным резким голосом, громко и властно.

На меня оглядывались пугливо, я спросил одного тихо:

– Это кто?

– Григор Мандрывист, – ответил крестьянин шепотом. – Великий человек…

– Чем?

– Ему такие тайны открыты… Да вы послушайте, ваша милость!

Я начал вслушиваться в страстную речь, у меня люди этого плана всегда вызывают уважение, это же надо быть каким человеком идеи, чтобы оставить дом и семью, пуститься в тяжелые странствия, терпеть голод, холод и крайнюю нужду, но только бы донести свое видение мира как можно до большего числа людей!

Рыцари уже напоили коней, кто-то даже успел потискать девушек. Оттуда доносятся игривые смешки, довольный мужской хохот, звякает конская сбруя, кто-то заново седлает коня и меняет потничек, а я все слушал, мрачнел, со дна души поднималась нехорошая злость.

Проповедник горячо и страстно возвещает о Пророчестве, о Приходе, о Приближении Заветного Часа, о предначертанности нашего бытия, и что у Господа каждый наш шаг записан на тысячи лет вперед, и что ни единый волосок не упадет с головы человека или зверя без воли Господа…

Меня перекосило, словно черта при виде святого креста. Господи, ну откуда берутся все эти многочисленные идиоты, ну почему эти адепты пророчеств – обязательно древних и ужасных – идут косяками, как лемминги на нерест?

Второй вопрос, почему народ слушает с таким восторгом, что слюни текут? Не потому ли, что вера в пророчества освобождает человека от необходимости самому принимать решения, как-то шевелить конечностями, что-то делать, чего-то добиваться?

Как удобно: есть пророчество, ничего сделать против не получится, только сумасшедшие и полные злодеи рискуют выступать супротив пророчества, ибо чему быть, тому не миновать, не стоит и пытаться, глупо учиться, работать и вообще шевелиться, ибо будет то, что начертано, не нам менять Волю Пророчества…