Золотая свирель

- Холера! Мораг совершенно не считается с тем, что мальчишка новичок. Он впервые сел на лошадь!

Грохот копыт, злобное, в привизгом, ржание. Снова свист плети. Кого она там лупит?

- Не впервые. Парень сидел на лошади, и не раз.

- Ты сам сказал: рыцарский конь - не деревенская лошадка. А такого дьявола как Гриф еще поискать.

- Гриф хорошо обучен. - Пепел, гримасничая, поскреб грудь сквозь рубашку. - А из рыцарского седла выпасть непросто.

- Не чешись. Кровь пойдет.

- Чешется!

- Чешется, потому что заживает. Терпи. Гляди-ка, наши друзья всех с дороги разогнали. В кабак не войдешь.

- Стооой! - донеслось снаружи. - Ты как сидишь, рохля? Собака на заборе лучше сидит! Я тебе что сказала?

- Сэн Мараньо...

- Каррахна, сказал! Спину прямо, будто чашку на голове несешь. Работай задницей, раз мозги не варят. Вот этим местом, вот этим, мать твою через семь гробов... Пше-ел!

Щелканье плетки, грохот копыт.

Около полудня мы остановились в придорожном трактирчике пообедать, и тут началось. Слово за слово, разгорелся очередной спор, вследствие которого названный братец взгромоздился на вороного жеребца и взялся доказывать его хозяйке что ему, могучему Кукушонку, море по колено. Мы с Пеплом ушли в залу, потому как смотреть на этот цирк было жутковато. В середине дня народу в трактире оказалось немного, но зрители для нашей парочки нашлись - троица каких-то бездельников и местный вышибала, он же конюх. Они расселись на крыльце с пивом и колбасой, любуясь на бесплатное представление. Правда, воздерживаться от громких комментариев им ума хватило. Внутри, кроме нас с Пеплом, остались двое мужчин с мелкой крохой лет трех, их крытую повозку я видела во дворе. Мы сказали хозяйке, что подождем нашего сэна с оруженосцем, и она ушла на кухню.

Из кухни тянуло горячим сладким запахом, там варили варенье. У меня даже слюнки потекли - так вкусно пахло. Когда же Мораг с Ратером угомоняться? Есть хочу! И доходягу нашего кормить пора!

Эрайн выполнил мою просьбу лучше, чем я ожидала - Пепел, выспавшись, встал на ноги. Он был еще очень слаб, но, осмотрев его, я с удивлением обнаружила, что кошмарные отеки спали, твердые черные синяки почти рассосались, на ранах шелушится корка, и под всем этим вполне можно прощупать сросшиеся ребра. Пепел упоенно чесался, сковыривая струпья с ран, его приходилось шлепать по рукам как маленького.

- Хай, Гриф! Рыжий, не сутулься! Спину держи! Еще раз.

В животе у меня недвусмысленно забурчало. Скоро они там?

- Ба-ать, а ба-ать! Ося зюззит! Бать, ося! Боюсь!

Малышка за соседним столом испуганно заерзала.

- Кыш, кыш! - Бородатый громила помахал рукой над мисками. - Ешь скорей, и по мордахе не размазывай. А то все осы твои будут.

Второй, совсем еще молодой парень, только хмыкнул. Расколупал вареное яйцо и засунул его целиком в рот. Меня взяла беспричинная злость. Ни с того, ни с сего. Захотелось огреть парня чем-нибудь тяжелым по маковке.

Я раздраженно отвернулась. И заметила, что Пепел сидит с блаженно-сосредоточенным выражением на физиономии, запустив руку за пазуху аж по локоть.

- А ну прекрати чесаться! Скребешься как шелудивый!

Он поспешно выдернул руку и вытаращил на меня глаза:

- Что ты так кричишь, госпожа моя? Не пожар ведь.

- Извини.

Я смутилась. Что на меня нашло? Пусть себе скребется. У него там все зажило, чеши - не хочу.

Очевидное доказательство эрайновой магии меня впечатлило. Эрайн - волшебник, мне до него еще расти и расти. Только бы он справился со своей полуночной фюльгьей. Мне легче - у людей с Полночью нет такой дикой взаимной ненависти. Люди придумали преисподнюю, а преисподняя - это не Полночь.

Интересно, у всех магов есть фюльгья? У эхисеро тоже? А может быть... может быть гении, о которых говорила Ама Райна - это и есть фюльгьи? Тогда, получается, у меня есть гений. Это Ската - гений? Сияющее облако, "светильник мой, огонь любви нетленный"? Ничего себе огонь любви...

Погоди. Амаргин говорил, что фюльгья - твое отражение в каком-то из миров. Не обязательно Полночь, не обязательно Сумерки, есть еще миры, более дальние, более чуждые. Может, гении эхисеро - оттуда?

Какая теперь разница. У меня есть Ската.

А у Скаты есть я.

И что же мне с этим делать? Наша связь обоюдна: Ската приходит, когда нужна мне, и я, по идее, должна отвечать ей тем же. Если она звала меня - я не слышала. И даже если бы услышала... в Полночь я не полезу! Еще чего! Меня там съедят!

Я сейчас сама кого-нибудь съем.

- Ося! Ося! Ай! Кусит!

- Катинка, руками не размахивай. Тогда не укусит.

- Кусит, кусит! Боюсь!

- Кыш, пошла! Там яблоки варят, вот и осы. Ешь быстрей.

Бородач помахал над столом похожей на лопату ручищей. Его сосед тупо жевал, изо рта у него торчали луковые перья.

Оса покружилась под потолком, сунулась было к нам, но у нас на столе ничего интересного не нашлось, если не считать горки зеленых стружек от пепловой палки. Певец не глядя отмахнулся, оса вильнула в воздухе и села мне на рукав. Хорошая оса, полосатая. На мою фюльгью похожая. Такая тяпнет - мало не покажется.

Оса задумчиво переползла с рукава на голую кожу. Цепкие насекомые лапки защекотали. У осы была ладная треугольная головка и миндалевидные, аспидно-черные, как у Скаты, глаза. Из заостренного брюшка то и дело высовывалось жало. Я знала что она не укусит, если ее не трогать. Но все равно стало немного жутко. Я бы на ее месте укусила. Потому что потому.

Пепел перегнулся через стол и ударил меня по руке, сбрасывая осу.

- Какого черта!? - тут же взбесилась я.

- Леста, с тобой все в порядке? - он пытливо смотрел на меня.

- Я в порядке, а вот ты...

- Ай, кусит, кусит!

- Да никто тя не укусит, Катинка. Не хнычь.

- Куси-и-и-ит! Боюсь!

- Зеб, прихлопни жужжалку, да и всех делов, - промычал парень набитым ртом. - Гля, на хлеб села.

Бородач, не целясь, шлепнул лапищей по столу. Чашки-плошки подпрыгнули, а я чуть не задохнулась. Что-то внутри взвыло не своим голосом. Я вскочила, ничего не соображая.

- Все, Катинка. Ешь спокойно. - Мужик смел на землю полосатый трупик и приподнялся, чтобы достать его сапогом. От предчувствия хруста у меня волосы дыбом встали.

- Стой!

Я кинулась мужику под ноги. Проехалась на коленях, накрыла рукой скрюченное тельце.

- Ты чо, девка? Девка, ты чо?

Осторожно подняла осу за крылышки, положила на ладонь. Села на пятки. Лапки у осы шевелились, брюшко подергивалось. Черное жало клевало воздух - она еще была опасна, желто-черная полосатая тварка с глазами как у Скаты.

- Тяпнет же, - прогудел над моей головой бородач. - Брось! Дрянь всякую подбирает...

- Жалостивая она, - услышала я голос Пепла. - Видеть не может как кого-то бьют.

- Дык... оса же! Катинку вон спугала.

- Пойдем, Леста.