Евгений Стерх - Бард

Какой-то в конец обнаглевший воришка попытался срезать у Риголана сумку прямо с седла, воспользовавшись царившей вокруг нас суетой и делая вид, что вообще в нашу сторону не смотрит. Риголан молниеносно схватил его за руку с ножом и сжал ее так, что воришка вскрикнул. Нож шлепнулся на землю, куда-то в коровий помет.

– В следующий раз отсеку руку по самый локоть, – предупредил Риголан перепуганного малого и отшвырнул так, что тот пролетел шагов пять, сшибая на своем пути прохожих и лотки с товаром. Взбешенные торговцы, не смея связываться с вооруженным эльфом на ящере, от души пинали ногами незадачливого воришку.

В конце концов дорогу нам перегородила повозка с глиняной посудой, запряженная двумя здоровенными волами. На козлах повозки сидел рослый упитанный дядька, а рядом с повозкой проталкивались двое таких же рослых парней, похоже, его сыновья.

– Эй, ты, на драконе! – задиристо заорал гончар Бобу, который оказался в авангарде нашей процессии. – А ну, уступи дорогу!

Боб лениво потянулся и взглянул на гончара так, словно бы не расслышал его слов.

– Давай-давай, проваливай! – продолжал тем временем горлопанить гончар. – А то не посмотрю и на твоего крокодила, сейчас скажу сыновьям, от вас обоих перья полетят! Смотри, их двое у меня – во какие бугаи!

– Между прочим, мой «крокодил» еще не завтракал, – спокойным голосом сообщил Боб своему визави. – Смотри, как бы двоим твоим сыновьям не попасть к нему на завтрак: одному на первое блюдо, а другому – на второе.

И тут Рэглер, то ли разобравшись в ситуации, то ли почувствовав, что его наездник пытается кого-то запугать, присел в боевую стойку, взмахнул хвостом, разбрасывая окрестные прилавки, вытянул вперед шею и издал боевой рев.

Зрелище, конечно, было устрашающее. Даже флегматичные волы, запряженные в повозку гончара, в страхе начали пятиться, беспрерывно мыча. От резкого толчка гончар, не удержавшись, слетел с козел, а его бугаи-сыновья в ужасе забежали за повозку, прячась за ее высокими бортами. Где-то рядом вскрикнули, ойкнули, потом на секунду повисла тишина, а затем та часть базара, что наблюдала эту сцену, начала хохотать.

– Бугаи-то твои с изъяном, братец! – крикнул кто-то гончару.

– Смотри-ка, бугаи ящерки испугались! – добавил другой голос.

– Эй, гончар! Чего под телегой потерял?! Помочь поискать?! – поддел незадачливого ремесленника третий. Базар развлекался – такова была их повседневность: если сегодня смеются не над тобой – смеешься вместе со всеми, если над тобой – в одиночку плачешь.

Но меня гончар и его сыновья уже не интересовали – проход они освободили, и можно было проезжать. Мы двинулись вперед и вскоре выбрались из этого шумного и зловонного места. В сотне шагов впереди, где начиналась уже каменная мостовая, видны были ворота в баронский городок.

Когда мы подъехали к воротам, сержант из стражи, не глядя в нашу сторону, прокричал:

– Эльфу нельзя, он не подданный его сиятельства! – И трое воинов с копьями встали на дороге, подтверждая серьезность сержантского предупреждения.

– У моего клана договор с бароном Аштоном о взаимном ненападении и обмене послами, – с каменным лицом проговорил Риголан. – Я имею право въехать в этот город.

– А я говорю – нельзя! – нахально заявил сержант с высокомерностью столичного чиновника. – На этих воротах я поставлен, и тут никаких договоров, кроме моих собственных, не действует!

Риголан лишь вскинул бровь и словно бы замкнулся в себе, не отвечая сержанту. А я, подъехав к сержанту и склонившись к нему из седла, подмигнул и вполголоса спросил:

– Так, может, заключим договор, господин начальник, а?

– Может, и заключим, – выпячивая нижнюю губу и едва только не увеличиваясь в размерах от самодовольства, ответил сержант, – но вам это будет дорого стоить…

– Сколько? – быстро спросил я.

– Двадцать золотых! – чуть ли не с гордостью заявил сержант и стал медленно поднимать глаза, довольный собою, словно бы говоря: «Ну, как я вас припечатал?!» За пару секунд, пока я смотрел на сержанта, в голове моей пронеслось многое – и что двадцать золотых, это почти все, что у меня есть, и что Риголан наверняка будет оскорблен, если я его выкуплю у сержанта, как какую-то скотину, и что затевать драку смысла не имеет – наша экспедиция закончится, практически не начавшись.

– Договорились! – весело воскликнул я, встретившись взглядом с глазами сержанта. Затем выпрямился в седле, рванул из-за спины мандолину и, сразу взяв на ней резвый мотивчик, заорал во все горло, нисколько не утруждая себя гармоничностью исполнения:

Бедняга сержант едва не скончался на месте. Бросив на него косой взгляд, я видел, как у него сначала отвисла челюсть и выкатились из орбит глаза, затем лицо побагровело, и сержант начал воровато озираться по сторонам. Увидев что-то за воротами, в городке, бравый воин мертвенно побледнел и обратился ко мне с испуганным лицом:

– Эй, эй, бард, не ори так, не надо! – отчаянно зашептал сержант, но я сделал вид, что его не услышал, и продолжал вопить:

Бросив взгляд в сторону ворот, я увидел спешащего к нам «серого плаща» – агента тайной полиции барона Аштона. Тайная полиция была глазами и ушами барона, а также его карающей десницей. Собственно, «серые плащи» – агенты в серых плащах – как раз и были палачами; надзирателями за порядком, в том числе и за порядком в дружине, среди чиновников, в органах власти. С каждым годом мощь тайной полиции барона лишь усиливалась, а власть гражданских чиновников, особенно в союзных графствах, постоянно ослабевала. У «серых плащей», насколько я знал, в баронате Аштона была даже власть выносить приговоры по мелким делам, не сходя с места преступления. Мздоимство городской стражи как раз и относилось к таким мелким делам.

Помимо «серого плаща», моя песня привлекла еще и внимание обывателей, спешащих по своим делам. Многие из них останавливались и прислушивались, кое-кто злорадно улыбался, кивая в такт песне, словно бы подтверждая ее правоту. Песенка эта вообще-то всегда считалась крамольной, но это не мешало ей быть всенародно известной – солдаты властителей всех мастей, лишь за редким исключением, не сдирали по три шкуры всегда, когда была к этому хоть малейшая возможность. Обыватели, что прислушивались к песне, очевидно, неплохо знали сержанта, который стоял теперь передо мной, кто-то из них довольно громко выкрикнул: