Вонда Макинтайр - Луна и солнце

«Еще совсем недавно та же участь, что и женщину на рисунке, могла ожидать мою мать. Еще совсем недавно так же, как этого ребенка, могли утопить меня», — подумал Люсьен.

Русалка внезапно смолкла.

— Это все. — Голос Мари-Жозеф задрожал. Она обернулась к морской женщине. — Как ты могла, за что?

Русалка пронзительно вскрикнула, бросилась спиной в бассейн, подняв целый сноп брызг, и издевательски захохотала, как не способна захохотать ни одна тварь. Если прежде Люсьен сомневался, что русалка — разумная женщина, то теперь у него исчезла и тень сомнений: он готов был поверить всему, что скажет о ней Мари-Жозеф, и даже больше.

Охваченный гневом, Люсьен встал и покинул шатер. Он не хотел, чтобы кто-то увидел, как он теряет самообладание.

Люсьен сел у Зеркального бассейна. «Если броситься в воду, — подумал он, — можно как-то остудить ярость. Но если я брошусь в воду, точно утону. Так что уж лучше буду кипеть от злости».

— Граф Люсьен! — К нему подбегала бледная от отчаяния Мари-Жозеф. — Простите меня, я не хотела, уверяю вас, я правда не хотела, неужели Шерзад могла так жестоко!..

— Имейте смелость, по крайней мере, признаться, что вы мне отомстили.

— Я вам отомстила? За что?

— Я же отверг ваши чувства…

— А я сейчас стремлюсь с вами поквитаться, как оскорбленная кокетка? Сударь, как вы могли подумать…

— А чего вы ожидали от безобразного, уродливого карлика? — наконец не выдержал Люсьен.

— Граф Люсьен, я люблю вас.

— Что ж, это ваш злой рок.

— Ваша душа прекрасна. От меня не укрылась ваша доброта…

Она помедлила.

— Разве вы не поняли, что я сказала? Я люблю вас.

— Меня любят многие женщины. Я весьма щедр, а потом, я опытный любовник.

— Вы очень надменны, сударь.

— Я ведь предупреждал вас, и у меня есть основания для высокомерия. Мой род восходит к паладинам Карла Великого, в то время как многие нынешние герцоги и маркизы — обыкновенные выскочки… Я пользуюсь доверием короля. Я наследник огромных поместий и богатств…

— Мне это безразлично! — воскликнула Мари-Жозеф. — Если бы вы не были Люсьеном де Барантоном, графом де Кретьеном, я бы любила вас не меньше.

— Вот как? Выходит, если бы я был голодающим крестьянином, которого подвергают порке за то, что он не в силах заплатить налоги, пока его хижину разоряют солдаты его собственного короля, — вы бы любили меня по-прежнему?

— Вы же атеист, а я все равно люблю вас.

Это прозвучало так смешно, что присущее Люсьену чувство юмора победило гнев. Он рассмеялся, а когда приступ веселья прошел, сказал Мари-Жозеф:

— Мадемуазель де ла Круа, если бы я родился в крестьянской семье, меня еще в колыбели продали бы цыганам. Или утопили бы, как ребенка в рассказе Шерзад.

— Помилуйте, сейчас это было бы невозможно. С вами бы такое не произошло.

— Мадемуазель де ла Круа, вам нужен муж.

— Да, граф Люсьен, — мягко сказала она.

— Я никогда не женюсь. И никогда не произведу на свет дитя.

— Но у вас все складывается чудесно. Вас любит король, вас все уважают…

— Меня терзает боль, — внезапно проговорился он, открыв то, что много лет таил от всех, кроме возлюбленных…

— Никому не удается избежать боли…

— Вы не имеете представления, о чем говорите, — перебил он, раздраженный ее самоуверенной неосведомленностью. — Я испытываю боль каждое мгновение. Кроме тех, когда люблю женщину. — Он помедлил, а затем продолжал: — Если я люблю женщину, если по-настоящему полюблю, то неужели решусь передать свой недуг детям, которых она может мне родить? Вам нужен муж, вам нужны дети. Я никогда не женюсь и никогда не произведу на свет дитя.

— Если мы выбираем любовь, — возразила она, — то Господь Бог не дает нам выбора, у нас все равно родятся дети.

Он не выдержал и рассмеялся.

— Бог тут совершенно ни при чем. Даже совершенно лишенный воображения любовник способен вспомнить о предохранении. Есть только один способ зачать ребенка, но тысячи способов заниматься любовью… Я никогда не женюсь, — повторил он.

— Зачем вы мне это говорите? — воскликнула она. — Почему просто не сказать, что вы не питаете ко мне никаких чувств, что вы не любите меня?

— Потому что я обещал всегда говорить вам правду, если таковая будет мне известна.

Она замолчала, мучимая надеждой и замешательством.

— Вы по-прежнему хотите быть со мной? — спросил Люсьен.

— Я… Грешно задавать такие вопросы, граф Люсьен. Я не могу… — Она покраснела и, запинаясь и беспомощно разводя руками, произнесла: — Церковь не одобряет… Мой брат никогда бы не позволил…

— Меня совершенно не волнуют церковные установления или требования вашего брата. Меня волнует лишь одно: чего хотите вы ?

В ответ она сбивчиво пробормотала:

— Если вы женитесь, ваши дети могут… Или не могут…

— Мой отец — карлик. Он ушел в отставку, увечный…

Его отец служил Людовику XIII; прославившийся подвигами и доблестью, он выступил на стороне маленького короля Людовика XIV во время гражданской войны.

Отец Люсьена удалился от двора.

— Я как две капли воды похож на своего отца, — сказал Люсьен.

— Ходят слухи…

— Лживые слухи.

— Но многие им верят.

— У Людовика хватает увечных детей и без меня. К тому же он признает своих бастардов.

Она опустилась на колени рядом с ним и взяла его за руки:

— Я не выдумала историю Шерзад, я не замыслила вместе с нею заговор, чтобы причинить вам боль. Я сама впервые услышала этот рассказ тогда же, когда и вы. Если бы я знала, что она задумала, я бы изменила ее историю, придумав какую-нибудь ложь. Я никогда бы сознательно не оскорбила вас. Прошу вас, умоляю, верьте мне!

— Я вам верю, — мягко откликнулся он, — но не могу дать вам то, чего вы желаете. Если вы полюбите меня, я разобью вам сердце. Если вы нарушите волю его величества ради русалки, он разобьет вам сердце. Или того хуже.

— Но Шерзад — разумное существо, такое же, как мы с вами.

— Да, — ответил Люсьен, — конечно. Только человек мог быть столь жесток.

— Простите.

— Не ко мне, — поправил ее он. — К вам.

Ив очнулся от забытья, услышав шаги, и в ужасе вздрогнул. Лишь немногие придворные приходили в часовню в отсутствие его величества. Иву была невыносима самая мысль о встрече с королем. Он приподнялся на локте, чувствуя, как онемело все тело от лежания на холодном мраморном полу.

— Вот ты где. — Голос Мари-Жозеф заставил его еще больше похолодеть.

Ив только теперь заметил ее утомленность, ее отчаяние, ее тревогу за него, ее разочарование, хотя увидеть это ему следовало давным-давно.

— Я волновалась. — Она села на молитвенную скамью. — Простите мне.

Он открыл было рот, чтобы ответить, чтобы покарать…

— Простите мне, отец мой, ибо я согрешила.