Вонда Макинтайр - Луна и солнце

Ив встал на ноги:

— Ни тебе, ни мне не подобает…

— Ты обещал принять исповедь. Ты дал слово его святейшеству.

Она сложила руки на коленях и замерла. В детстве она иногда сидела без движения в лесу так подолгу, что птицы и звери переставали ее бояться. Она решила, что не шелохнется, пока он не преодолеет свой страх и не выслушает ее исповедь.

Он сел рядом и уставился на ее руки:

— Какой грех ты совершила, дитя мое?

— Я солгала своему королю.

— Прежде ты лгала ему не моргнув глазом! — воскликнул он.

— О русалке.

Если она придумала все про морскую тварь, то как могла догадаться… Впрочем, это не важно.

— Слава Богу, ты раскаялась, дитя мое, — с облегчением произнес он. — Иди же и не греши больше…

— Я не закончила! — вскрикнула Мари-Жозеф, глядя ему прямо в глаза. — Перстень Шерзад взял не матрос! Ты же знаешь это, но промолчал. Она сказала: «Перстень взял черный человек, человек в черном одеянии».

Она с трудом перевела дыхание, ее сотрясала дрожь.

— Этот черный человек — мой брат.

— Ты видела кольцо, ты догадалась…

— Я никогда его не видела. Ты забрал его, пока она была в обмороке, а в обморок она упала, когда ты насильно попытался кормить ее водорослями и снулой рыбой.

— Так, значит, она и вправду говорила с тобой… — прошептал он.

— Я не могла сказать королю, что мой брат — презренный вор. И я солгала! Я солгала, и моя ложь может стоить жизни Шерзад!

Ив вынул из кармана золотой перстень с сияющим камнем, рубином.

— Прости меня, — произнес он, — прости меня, я не знал…

Он бросился прочь из часовни.

Он кинулся вниз по склону холма к фонтану Аполлона, а Мари-Жозеф, с трудом поспевая, — за ним. Расталкивая посетителей, он промчался сквозь толпу, распахнул дверь клетки и сбежал по ступенькам. Грудь у него разрывалась от безумного бега.

Не замечая удивленных зевак, Ив сошел с помоста прямо в воду, мгновенно промочив рясу, и двинулся к статуе Аполлона.

— Русалка! Шерзад!

Русалка вынырнула из-под Тритона. Она плюнула в Ива струей воды и зарычала.

— Прости меня! Я не знал, не понимал, не думал…

Русалка следила за ним, вновь окунувшись в воду; над поверхностью виднелись только ее лоб и глаза.

Наконец в шатер вбежала Мари-Жозеф. Ив обернулся к ней:

— Скажи ей, что я взял кольцо, не думая, что причиняю ей боль. Я только удивился: как странно, в шерсти твари запутались рубины…

— Скажи сам, — выдохнула запыхавшаяся Мари-Жозеф. — Только осторожнее, не напугай ее.

— Я поймал тебя сетью, — начал Ив. — Я обрек на смерть твоего возлюбленного и приговорил к смерти тебя. Я не понимал твоей истинной природы. Прости меня. Я не знал, что ты разумное существо. Прости меня, ради Бога, пожалуйста, прости меня.

Он протянул ей перстень.

Шерзад запела, оплакивая возлюбленного, и медленно подплыла ближе.

За стенами шатра нетерпеливо забили копытами и зазвенели бубенцами упряжные лошади. Возчик стал дожидаться груза, который ему предстояло доставить к морю.

Мари-Жозеф присела на край фонтана Аполлона, сжимая руку Шерзад, поглаживая ее грубые темные волосы. Русалка полулежала на ступеньках, опираясь спиной на каменный бордюр фонтана, прижимаясь к Мари-Жозеф, согревая ее своим теплым обнаженным телом, пятная грязной водой. Она прильнула щекой к ладони девушки, оросив ее слезами. Та обняла ее, надеясь хоть как-то утешить. Траурная песнь Шерзад словно крошечными лезвиями вонзалась в ее кожу.

Ив прикрыл обезображенное лицо водяного шелковым платком и обернул его тело саваном. Он лично помог троим слугам поднять покойного водяного и положить в гроб. Ив заложил складки на саване. Слуги отнесли гроб в клетку, чтобы Шерзад могла попрощаться с возлюбленным.

Русалка умолкла. Она не притронулась к водяному голосом, но прижала перепончатые ладони к его груди. Пальцы у нее дрожали.

— Я не совершил над ним таинства соборования, не помазал тело его елеем, — произнес Ив. — Я был с ним, но не соборовал его…

— Ничего, — откликнулась Мари-Жозеф. — Морские люди не христиане. У них нет бога.

— А я ведь мог спасти его, — сокрушался Ив. — Если бы я только знал… Я спасу Шерзад, спасу ее народ…

— Верни Шерзад кольцо.

Шерзад вытянутыми пальцами взяла у него с ладони кольцо.

— Я похороню твоего возлюбленного в море, — сказал Ив, — обещаю.

«Я хочу отправиться туда вместе с ним, я хочу присутствовать при его похоронах и поразмышлять о своей жизни», — прошептала Шерзад.

Ив покачал головой.

— Дорогая Шерзад, — сказала Мари-Жозеф, — прости, но это невозможно.

Мари-Жозеф разделяла горе Шерзад, ей хотелось плакать, но она сдерживала себя, так как не могла предаваться печали перед лицом куда более горьких мук русалки.

Шерзад высвободила из-под платка спутанную прядь своего возлюбленного и вплела в волосы перстень.

Она склонилась над гробом; длинные локоны упали ей на лицо. Мари-Жозеф обняла Шерзад за плечи, но та сбросила ее руку, соскользнула по ступенькам и беззвучно ушла под воду.

— Я обрек на смерть ее мужа?

— Ее возлюбленного, ее сожителя, а не мужа, — поправила Мари-Жозеф. — Морские люди не женятся и не выходят замуж, они познают друг друга для наслаждения, а в Иванов день совокупляются…

— Знаю! Я предсказывал это, я обнаружил это, я видел это и мог бы сообразить, что столь самозабвенно не предается разврату ни одна неразумная тварь. В конце концов, быть может, они и вправду демоны…

— Церковь говорит, что нет, а Церковь же непогрешима!

Ив поморщился, расслышав злобу и сарказм в ее голосе.

Он помог слугам вновь поставить гроб на козлы. Они опустили крышку. Ив сам забил гвозди, вместе со слугами отнес гроб в телегу, дал возчику золотую монету и наказал тотчас отправляться в Гавр.

У русалочьего шатра Люсьен велел Зели встать на колени и осторожно спешился. В конце дня боль в спине терзала его, словно тигриными когтями. Он отчаянно жалел об отъезде Жюльетт, но не мог просить ее вернуться.

«Дурак же ты, — сказал он себе, — если столь трепетно относишься к моральным сомнениям мадемуазель де ла Круа».

Он был слишком горд, чтобы завлекать ее к себе в постель обещаниями, которые не сможет выполнить: ведь он никогда не женится на ней и не станет уверять ее, будто спасет русалку. Если Мари-Жозеф не нужна его дружба, его любовь, не нужно наслаждение, которое они могли бы дать друг другу, — что ж, значит, и ему не стоит проявлять к ней интерес.

Однако он не хотел обманывать себя: она нравилась ему, нравилось с ней говорить, он сочувствовал тому положению, в котором она оказалась.

Он вошел в шатер, радуясь, что сможет сообщить ей благие вести.

— Добрый день, граф Люсьен!

Мари-Жозеф отвела взгляд от слабой ряби на поверхности бассейна, отмечавшей траекторию движения русалки. Она улыбнулась ему, печально и застенчиво, и показала ему руку: