Рошани Чокши - Бронзовые звери [litres]

В стене вдруг возникла высокая арка в форме огромной слезы. Ее края светились.

И они молча вошли внутрь.

И хотя это место стало источником возникновения множества наречий и положило начало возникновению речи человеческой, слова не шли в голову Северину, когда он разглядывал то, что открылось ему.

По другую сторону арки раскинулся остров, окутанный туманной дымкой. Это была совершенно незнакомая земля. Возможно, даже не из этого мира.

Серебристый туман окутывал границы храма, и он выглядел, словно тень в лунном свете. Призрачное свечение ночного неба исходило от широкого стеклянного пола у него под ногами. Это выглядело настолько правдоподобно, что у Северина захватило дух при мысли, что он может провалиться в пустоту между звездами.

В тридцати метрах от них виднелись первые ступени зиккурата. Северин вскинул голову, но так и не смог разглядеть его вершины. Ему казалось, что подобное сооружение должно касаться неба, однако его вершина исчезала в густой зелени висящего сверху сада. Словно Эдем перевернули вверх ногами. Серебристый туман окутывал цветы с лепестками жемчужного цвета и сильные лианы, похожие на цепкие руки нового любовника. Буйная лесная растительность свисала вниз, ниспадая на плечи двух огромных автоматонов, застывших по обе стороны от зиккурата. В полумраке казалось, будто они высечены из теней. Их лица выглядели безмятежно и загадочно. А их головы венчали искусно высеченные каменные короны.

Глубоко вздохнув, Северин ощутил запах благовоний, разлившийся в воздухе. Закрыв глаза, он услышал странный шелест ветра в листве деревьев.

Он ни к чему не прикасался.

Это храм прикоснулся к нему.

Зофья никогда не считала себя религиозной.

В детстве она посещала синагогу и слушала рассказы о божьих деяниях, но всегда пыталась найти рациональное объяснение божественному. Почему он наказывал? Почему ему было больно? Почему проповедовал? Что за постоянные величины скрыты за его выбором?

Но когда она задавала эти вопросы, никто не мог ей ответить. В конце концов, Бог не был существом, чье поведение она могла изучить и оценить.

И лишь отец понимал ее.

– Мне нравится размышлять о божественном, как о каком-то неизвестном факторе, – сказал он. – Думай о вселенной, как о бесконечном уравнении, Зося. Возможно, вещи, которые добавляются, а затем исчезают, например, новые братья и сестры или потерянные дома и страны, возможно, они всего лишь часть баланса этого уравнения, сумма того, что мы не способны увидеть.

– Но тогда мы никогда его не поймем, – сказала Зофья, нахмурившись.

– Ах, Зося, – широко улыбнувшись, ответил отец. – А кто сказал, что мы должны понимать?

Когда он широко улыбался, это означало, что не о чем беспокоиться, и Зофья чувствовала, как напряжение отпускало ее.

– Я верю, что мы предназначены для более прекрасных вещей, согласна? – сказал ее отец. – Мы должны использовать во благо все то, что нам дано. Время – это общий знаменатель, данный нам всем, и он не бесконечен.

Зофье нравилось это объяснение, хотя порой оно и расстраивало ее. Спустя годы она по-прежнему верила в слова отца. Она помнила об этом великом, неизвестном уравнении после смерти родителей, когда ее выгнали из института, когда заболела Хела.

Это была не несправедливость, а всего лишь достижение баланса.

Только и всего.

И ей не надо было видеть или понимать это уравнение, чтобы верить в его силу.

Но сейчас, стоя на пороге, между пещерой и храмом, Зофья вдруг ощутила это уравнение.

Ей никогда не нравилось ощущать Творение разума. Оно представлялось ей вторжением чужеродных видений и ощущений. Но то, что она видела и чувствовала в эту секунду, было совсем иным.

Казалось, словно храм рассказывает ей свою историю. Зофья видела то, что было невозможным. Ощущала знание, которое сотни рук вдолбили в солому и грязь, возводя грандиозное сооружение, и словно помогала поддерживать огонь в печах, где обжигали тысячи кирпичей. Она слышала множество незнакомых языков и все же понимала смысл произнесенных слов:

Береги себя. Прячься. Не смотри.

Зофью переполняла непостижимая легкость, словно она заглядывала в бездонную темную пропасть. Внезапно странные ощущения исчезли. Зофья открыла глаза. Ее ладонь была прижата к губам. Она не помнила, как сделала это. Ее пальцы касались вмятины над верхней губой.

– Вот здесь, – как-то сказала ей Хела, когда они лежали в темноте. – Здесь ангел прижал свой палец, запечатывая все тайны мира, прежде чем мы появились на свет.

Зофье нравилась эта сказка, хотя с точки зрения логики это представлялось ей невероятным. Теперь же она глубоко вздохнула, чувствуя себя гораздо спокойнее, чем все последние годы.

Появление великого уравнения было кратким, подобным неуловимому мигу, когда вспыхивает зажигаемая спичка и тут же гаснет. Однако ощущение того, что вселенная на краткое мгновение приоткрыла ей свои тайны, осталось.

Энрике споткнулся, едва не упав, когда храм освободил его разум.

Он смотрел на блестящий стеклянный ночной пол, на огромный зиккурат, чья вершина исчезала в лесистом потолке. Он ощущал запах обожженных на огне кирпичей. В его ушах звучали переливы тысяч постепенно затихающих молитв. И в конце концов он остался один, ощущая переполнявший его восторг.

Энрике искал доказательства своих исследований в уголках потертых древних карт и в старинных бронзовых артефактах, покрытых зеленоватой патиной, но даже и не мечтал увидеть их так явственно.

Перед его мысленным взором мелькали образы людей, натягивавших струны божественной лиры. То название, которое придумали для них в западном мире, не соответствовало действительности. Они были не просто Забытыми Музами. В других культурах их одаривали и другими званиями – жрицы отвергнутых богинь. И хотя несколько секунд назад Энрике помнил их имена, теперь он не знал, как произнести их.

Как странно , – подумал он, вдруг усмехнувшись. Как историк, он судил о мире по прошлому, но история никогда не умирала. Она была яростно живой, даже если была забыта, даже если существовала в образе призраков, преследовавших завоевателей или женщин, рассказывающих своим детям страшные истории на ночь. Всю свою жизнь Энрике искал хоть тень правды в этих сказках и страстно верил , но теперь он знал. Это была разница, подобная разнице между ночью и днем, словно ты стоишь в лучах самого первого рассвета и смотришь на рождающийся перед тобой мир.

– Я… я не могу в это поверить, – воскликнул Энрике, пытаясь рассказать о своих чувствах.

Лайла, стоявшая рядом с ним, тихо дрожала. Энрике подумал, что она плачет, и его сердце сжалось, но нет. Она смеялась. Он уже целый год не видел на ее лице такой улыбки. Шумный вздох привлек его внимание. Гипнос опустился на колени, его губы приоткрылись, глаза сделались огромными. Даже Зофья выглядела потрясенной.