Рошани Чокши - Бронзовые звери [litres]

Он ждал ее каждую ночь и хотя иногда ощущал ее присутствие, но никогда ее не видел. В такие моменты, когда тоска по ней становилась невыносимой, он вспоминал о ее обещании. Я всегда буду с тобой. Он не знал, правда ли это, и ему оставалось лишь верить.

– Ладно, мне надо идти, – сказал Энрике. – Надо готовиться к завтрашним лекциям, и лучше мне сделать это до того, как они появятся.

– Я сообщу тебе, – сказал Северин. – И, пожалуйста, убедись, что Зофья спрятала все горючие вещества.

– Уже сделано, – сказал Энрике и нахмурился. – Она была явно не в восторге.

– И предупреди Гипноса, чтобы не пил в их присутствии.

– Я купил ему чайную чашку, в которую он может наливать вино. И он тоже был не в восторге.

– И постарайся не читать им лекции, когда они начнут расспрашивать о том, что находится в Эдеме, – сказал Северин.

Энрике выглядел оскорбленным.

– Это действительно будет лекция? – Он поднял руки, пошевелив пальцами. – Или расшатывание границ привычного им мира?

Северин уставился на него.

– Думаю, достаточно и того, что расшаталось в нашем хозяйстве.

– Тьфу, – огрызнулся Энрике. Повернувшись к двери, он бросил презрительный взгляд на Аргоса, дремавшего у камина. – Ты излишне дорогой и крикливо раскрашенный цыпленок, и тебе крупно повезло, что ты даже отдаленно не годишься в пищу. Надеюсь, ты это знаешь. – Аргос продолжал спокойно спать.

Северин расхохотался. Когда Энрике ушел, он погладил перья Аргоса и вернулся за стол. На деревянной поверхности лежала покрытая пятнами эмблема уробороса, которая когда-то была приколота к лацкану пиджака его отца. Северин медленно обвел ее пальцами, вспоминая презрительную ухмылку в голосе Люсьена Монтанье-Алари, дававшего сыну самый ценный, по его мнению, совет:

Нам никогда не сбежать от себя, мой мальчик, мы собственный конец и начало, отданные на милость прошлого, которое не может не повторяться снова и снова.

– Ты ошибся, – тихо произнес Северин.

Но даже произнеся эти слова, он не знал, правда ли это. В мире было столько всего, что он не мог знать наверняка. Он не понимал, что это означало, когда Лайла сказала, что они неразрывно связаны до конца ее дней. Он не знал, сдержит ли она обещание и вернется ли к нему. Он не знал, изменят ли хоть что-то его усилия или же мир безразлично отвернется, бросив свое наследие в пыль под ногами.

Снаружи послышался стук подков по гравию. Сердце Северина забилось сильнее, когда он выглянул в окно и впервые за несколько месяцев увидел их, Луку и Филиппо, братьев-сирот из Венеции. Потребовалось много времени, чтобы отыскать их, и целый месяц ушел на то, чтобы подготовить документы на усыновление. Северин готовился к этому моменту почти целый год, но сейчас от осознания огромной ответственности, возложенной на него, у него перехватывало дыхание.

Проглотив ком в горле, он изо всех сил впился побелевшими пальцами в подоконник и, затаив дыхание, смотрел, как Лука и Филиппо вылезают из экипажа. Ступенька была невысокой, и все же Лука протянул руку младшему брату и отпустил ее, только когда Филиппо ступил на землю. Хотя Северин позаботился об их питании и доме, они по-прежнему выглядели слишком изможденными и маленькими для своего возраста. В болтавшейся на их плечах одежде и с новыми стрижками они выглядели, словно подменыши, оказавшиеся в человеческом мире. Когда Лука обнял брата за плечи, сердце Северина пронзила острая боль. Он медленно выдохнул и отошел от окна.

Аргос издал пронзительный вопль у него за спиной.

– Пора, – сказал он.

Северин последний раз взглянул на уроборос. Возможно, отец был прав. Возможно, он обманывал сам себя, и все, что он делал – всего лишь бесконечная вереница событий, не поддающаяся его контролю. Возможно, их последний поцелуй с Лайлой был всего лишь последним видением, навеянным рушившимся вокруг них храмом. Возможно, она существовала лишь в обрывках снов и не более того.

Но вера – упрямая штука, и изменения в мире лишь еще сильнее заостряли ее, помогая разрывать туман неизвестности.

Сможет ли он жить с этой неизвестностью?

Сможет ли примириться с ней?

Да, подумал он, хотя порой его уверенность не была столь непоколебимой. Но как бы там ни было, он сделает то, что делают почти все смертные. Он попытается.

Когда Северин впервые в жизни пек пирог, то использовал соль вместо сахара. Как любезно заметил Энрике, это был абсолютный провал.

Но Северин все равно был в восторге. Лайла считала невозможным, что он сам испечет пирог. Сделав это, хотя и не совсем удачно, он подумал, что, возможно, и другие вещи, казавшиеся невозможными, тоже могут случиться.

И, в какой-то мере, так и происходило.

Время по-доброму обходилось с Северином, и с каждым прошедшим годом он все больше понимал, что имела в виду Лайла, пообещав, что они связаны навеки.

В его волосах не появилось ни одного седого волоса. Ни одна морщина не тронула его лица. Это удивляло Энрике и откровенно бесило Гипноса, который считал, что из них всех он больше всего заслуживал вечной юности.

Самого Северина не интересовала вечная юность. На самом деле, она только усложняла его жизнь в Париже и опеку над Лукой и Филиппо, и все же это был знак. Знак, смысла которого он не понимал, пока не поговорил об этом с Зофьей.

– Это означает, что она все еще жива, – сказала Зофья. – Она пообещала связь между вами и сдержала обещание.

Пока жива я, будешь жив и ты.

Зофья улыбнулась ему. Впервые он заметил лучики морщинок, появлявшиеся вокруг ее глаз и губ, когда ей было весело, и он был счастлив, что жизнь отметила ее радостью.

– Северин, думаю, это означает, что она сдержит и другое свое обещание.

Ее другое обещание.

Об этом никто из них не осмеливался говорить, словно это обещание было слишком хрупким и любое неосторожное слово могло навредить ему.

И все же он каждый день лелеял в себе надежду: Я вернусь к тебе.

Спустя годы Лайла стала ему сниться. Сначала она каждую ночь являлась ему во сне в течение недели. Иногда исчезала на несколько лет. Но каждый раз, возвращаясь, она говорила одно и то же: Я так и не закончила то, что хотела сказать тебе в ту ночь.

Он знал, о чем она говорила. Она сказала тогда: «Я люблю…», а затем мир разъединил их.

Скажи мне сейчас, – просил он, но каждый раз она лишь качала головой. Нет, Маджнун. У меня тоже должна быть мечта.

МИР ИЗМЕНИЛСЯ.Разгорались войны, царства рушились, менялась мода. Года мелькали, и все же Северин находил мгновения, удерживавшие его на месте, словно якорь, несмотря на неумолимый бег времени. Например, когда Лука впервые обнял его, а Филиппо уснул, склонив голову ему на плечо. Как и у него, у этих мальчиков, казалось, было много родителей, но нельзя было сказать наверняка, кого из этих родителей они любили больше.