Джо Аберкромби - Мудрость толпы [litres]

Почему-то ей представлялись аккуратные шеренги симпатичных, чисто вымытых, благодарных сирот. Спасенных сирот… Вид детей в прихожей шокировал ее – но теперь она поняла, что те выглядели еще вполне прилично.

Дети, набившиеся в эту лишенную мебели комнату, выглядели так, словно принадлежали к другому виду. Скрюченные, чахлые, искалеченные, странные. Полосы пыльного света высвечивали отвратительные подробности: огромный букет струпьев на впалой грудной клетке, сгорбленную фигуру, без конца раскачивающуюся взад и вперед… Раскрытые рты, капающие слюной… Мухи, вьющиеся вокруг слезящихся глаз… Некоторые лежали неподвижно, бесчувственно. Другие съежились, скаля почерневшие зубы. Они были тощими, как дворовые коты, безумными, словно бешеные псы. У одной девочки в волосах засохла рвота. У одного мальчика все лицо было покрыто язвами. Еще один глазел на отслаивающиеся обои, без устали шлепая себя ладонью по наполовину облысевшей голове, снова и снова. Они производили странные звуки – слов не было, только какое-то бульканье, сипение, рычание… Словно брошенный хозяевами зверинец, в котором все звери сошли с ума.

Когда Савин поглядела на ряды этих голодных лиц, у нее не родилось сентиментального желания обнять их и начать гладить по головкам. У нее родилось желание поддаться панике и ринуться прочь, расшвыривая детей с дороги. Она и с собственными-то двумя младенцами едва справлялась – но как можно было удовлетворить нужду такого масштаба, какая ощущалась хотя бы в этой комнате, не говоря обо всем доме?

– Во имя Судеб… – прошептала она, невольно прикрывая рукой лицо, чтобы защититься от всепроникающего зловония.

– К этому потом привыкаешь и не обращаешь внимания, – утешила ее гражданка Валлимир. – Мы стараемся, как можем, моем их, боремся с болезнями и вшами. Но у нас слишком мало людей, мыла нигде не достать, и не хватает угля, чтобы греть воду. Младших мы держим тут, внизу, а старших наверху.

Она посмотрела на выходившую в прихожую роскошную лестницу (ту самую, с которой Савин некогда спархивала, паря на головокружительных высотах светской жизни) взглядом генерала, изучающего нейтральную полосу.

– Старшие более… недоброжелательны. Они организуют банды, нападают друг на друга. По ночам… одним словом, по ночам тут нужно быть осторожным.

– И сколько их у вас тут? – прошептала Савин, оглядывая бывшую гостиную своей матери. Ей вспомнилась фабрика в Вальбеке, где дети некогда трудились ради ее выгоды.

– Честно говоря… я даже не могу сказать. Вначале мы пытались вести учет. Записывали, когда это было возможно, имена, места рождения, возраст… Но когда мы поняли, что происходит в городе… – Она беспомощно вздохнула. – Городские беспризорники сбиваются в группы, ищут теплые местечки и забиваются туда. И там им грозит ужасная опасность. На них охотятся, загоняют их, как овец. Потом продают и покупают. Отдают в рабство на фабрики… или… в рабство еще худшего толка. И вот они начали приходить сюда. Вскоре тут каждое утро под воротами толпилось по нескольку десятков. У нас не было сил их пересчитывать, главное было их впустить, обогреть, накормить… А потом…

Она развела руками и бессильно их уронила, красноречиво передавая огромность задачи.

Савин ощутила на своем плече утешающее прикосновение Зури:

– Вы сделали доброе дело. Настолько, насколько смогли. Не забывайте об этом.

Для Савин в этот момент было трудно представить, что она сделала что-либо, помимо того, что собрала самые ужасные страдания в одном месте. Она заставила себя убрать руку от лица, подавить панику и попытаться думать об этом, как о любой другой проблеме. Она ожидала встретиться здесь с проблемами образования, воспитания, предоставления профессиональных навыков. Однако стоило ей сделать несколько шагов за порог, как стало ясно, что тут никто не смотрит дальше того, чтобы выжить.

– Вам нужны деньги на еду, топливо, одежду. – Последнее, что она имела, Савин отдала Лео, чтобы подкупить Народную Армию. – Если мне придется идти в правительство… – (предполагая, что в стране еще осталось что-то, достойное этого наименования), – или искать какого-нибудь богатого благотворителя… – (хотя те, у кого были деньги, не подавали виду, пряча их на черный день), – мне необходимо хотя бы примерно знать, о каком количестве детей идет речь.

– Я попытаюсь посчитать. – Зури вытащила из-за уха карандаш и принялась деловито обходить комнату, помахивая им в направлении каждого ребенка.

Каждый такой взмах означал целую жизнь, которую требовалось восстановить, вырастить заново с нуля. Даже пересчитать их было нелегкой задачей. В комнате имелось нечто вроде шатких трехъярусных кроватей, но одеялами были также застланы все доступные участки пола, все углы и закоулки.

– С каждым днем все хуже, – жаловалась гражданка Валлимир, в то время как Зури выскользнула из комнаты, чтобы продолжить свои подсчеты. Савин стало не по себе от мысли, что и весь остальной дом, от погребов до чердака, должно быть, представляет собой нечто подобное. – Тут и сироты, тут и брошенные дети, и те, кто добрался в город из деревни, где вообще все безнадежно. Они рассказывают такие вещи… ни одному ребенку лучше бы даже не слышать ничего подобного, не говоря уж о том, чтобы встречаться с этим самому.

Она понизила голос до шепота, стреляя глазами во все стороны, словно боясь, что ее могут подслушать:

– А еще эти казни… для детей тех, кого скинули с Цепной башни, ведь вообще не предусмотрено никакого содержания…

Из прихожей послышался грохот, и Савин резко повернулась. Новый удар, треск древесины, громкие голоса.

– Это еще что такое? – спросила гражданка Валлимир.

Савин закрыла глаза и глубоко вдохнула. Она уже знала, что это.

…Сжигатели в заляпанных красной краской доспехах вломились через разбитую входную дверь, отбрасывая с дороги детей. По всему дому слышались перепуганные вопли и визг. Они уже топали вверх по лестнице, безнадежно запутываясь пиками в перилах. Они были повсюду.

Итак, похоже на то, что Судья наконец обнаружила настоящий заговор, который можно будет раскрыть перед Народным Судом. Видимо, поймали Тойфель, или Орсо проболтался, или у Лео ничего не получилось. Думая о том, что все потеряно, Савин одновременно думала о том, что пики – самое идиотское оружие, какое только можно придумать для закрытых помещений, и при этой мысли ее обуревало желание расхохотаться, несмотря на выступающие на глазах слезы.

Гражданка Валлимир выпрямилась во весь рост:

– Что это значит, позвольте…

– Все в порядке, – сказала Савин, отодвигая ее в сторону. Она была благодарна ей за поддержку, но от этого не могло быть ровным счетом никакой пользы. – Полагаю, они пришли за мной.