Джо Аберкромби - Мудрость толпы [litres]

Услышав это сказанным вот так, откровенно и жестко, Вик засомневалась.

– Я понимаю, что поставлено на карту, – отозвалась она, засовывая свой кинжал в чехол за голенищем. – И сделаю то, что требуется. Если вы справитесь с семью остальными.

Она предполагала пошутить, но он не улыбнулся.

– Чем меньше, тем лучше.

Конечно, вдвоем им придется нелегко. Она могла бы взять Огарка, но сказала себе, что он будет только мешаться под ногами. Она могла бы нанять кого-нибудь, но не было никого, кому бы она доверяла.

– И вот так всю жизнь, – пробормотала Вик.

Излишек доверия может убить тебя в мгновение ока. Этот урок она выучила в лагерях. Выучила, может быть, чересчур хорошо – потому что теперь ей казалось, что недостаток доверия точно так же может убить. Только это произойдет медленно, на протяжении многих лет, проведенных в одиночестве и с постоянной оглядкой через плечо.

Тем не менее, когда речь шла о схватке, от исхода которой зависело будущее Союза, пожалуй, трудно было найти более подходящего человека, чем Бремер дан Горст. Он с немалыми усилиями натянул на себя шинель констебля – самую большую, какую Вик удалось найти, и, тем не менее, она едва не лопалась на плечах, над верхней пуговицей блестел нагрудник кирасы, а многочисленное оружие отчетливо бугрилось под тканью.

– Мне никогда не удавалось быть незаметным, – смущенно сказал он.

– Если нам повезет, их мысли будут заняты другим. – Вик сунула за пояс дубинку, и она была готова. – Как я слышала, Судья собирается устроить из этого целое представление.

Орсо сидел на табурете в своей клетке в Народном Суде, потел, ждал и волновался. Ему уже давно не доводилось делать ничего другого.

За последние несколько недель их аудитория становилась все малочисленнее, а ее вкус все пресыщеннее. Он видел процессы, где обвиняемых было больше, чем наблюдателей. Он видел крошки, сыплющиеся с галерей, где люди устраивали перекус в то время, как в суде озвучивались леденящие кровь обвинения. Он видел, как пожилые представители клевали носом на своих скамьях перед молодыми матерями, умоляющими пощадить им жизнь.

Но сегодня все было по-другому. Галереи ломились от публики, скамьи были забиты. Впервые за долгое время снаружи светило солнце, рассекая Народный Суд и его щурящихся обитателей длинными полосами лучей. Возбужденный гомон наполнял помещение, поднимаясь к исписанному лозунгами куполу; в воздухе застыло напряженное ожидание. Ожидание события .

Орсо передвинул табурет в самый угол своей клетки, поближе к Хильди. Она сидела снаружи, на плиточном полу, скрестив ноги и прислонясь спиной к прутьям.

– Где же Молодой Лев, черт бы его побрал? – прошептал он, не разжимая губ.

Еще совсем недавно, перед битвой при Стоффенбеке, он провел несколько бессонных ночей в надежде, что Брок не появится. Теперь он отчаянно желал услышать хотя бы какие-то новости об этом мерзавце.

Хильди взглянула в сторону капрала Хальдера, но он и остальные охранники Орсо уже давно перестали делать вид, будто они кого-то охраняют. Они просто сидели в пятне солнечного света, нежась, как ящерицы, и не обращая на Орсо ни малейшего внимания.

– Они уже в пути, – прошипела она углом рта.

– Что, если они не успеют вовремя? – Кому, как не Орсо, было знать, насколько быстро Народный Суд был способен вынести вердикт! – Что, если Савин… осудят?

– Я видела, как это случалось и с лучшими людьми.

Этого Орсо не мог отрицать, хотя по какой-то причине ему отчаянно хотелось.

– Меня беспокоит, что после этого они перейдут к худшим, – прошептал он. – А именно ко мне.

К его неудовольствию, Хильди, кажется, вовсе не собиралась ему возражать.

В зале появилась Судья: цепи на нагруднике блестят, подол изорванного бального платья шуршит по полу, взметая мириады пылинок сквозь косые столбы света. Вслед за ней вошли Суорбрек, Броуд, Сарлби и несколько десятков других, самых рьяных сжигателей. Гомон сразу же затих, сменившись обычной благоговейной тишиной, когда Судья, этот кошмар Союза, воплощение мстительности, опустилась в кресло, некогда предназначавшееся для Орсо, взяла в руки свою кувалду и с треском хрястнула ею по Высокому столу, и без того уже безнадежно испорченному.

– Суд идет, мать его растак! – завопила она.

Орсо оттянул воротник, пытаясь загнать туда хоть немного воздуха. Месяцами он едва мог вспомнить, каково это – когда тебе тепло. Теперь в Народном Суде царила удушающая жара. От весеннего солнца, сверкающего и отблескивающего на кривых оконных стеклах. От возбужденного дыхания толпы. От их слухов, пересудов, потрясения, страха. Единственным пристанищем прохлады, когда высокие двери распахнулись, явилась обвиняемая.

На Савин было простое платье кормилицы, безупречно белое. Ни драгоценностей, ни даже парика. Ее темные волосы были острижены очень коротко, под самый череп, словно она отбросила всякое притворство; лоб пересекал багровый шрам. Орсо никогда не видел ее такой прекрасной. Впрочем, эта мысль являлась ему каждый раз, когда он ее видел, с утомительной предсказуемостью. Он схватился за прутья клетки, только что не прижавшись к ним лицом, когда она проходила мимо.

Ему хотелось крикнуть ей что-нибудь ободряющее – «Будь сильной!», или «Ты покажешь этим мерзавцам!», или «Я люблю тебя!», – но она смотрела в другую сторону. Савин проскользила по плиткам пола, стиснув руки и высоко подняв голову, словно принадлежала к какому-то другому, более благородному виду существ, нежели та потная масса, что собралась на скамьях и галереях. За ней следовали две горничные, каждая несла на руках нечто вроде маленького свертка одеял.

– Это что, ее дети? – пробормотала Хильди, садясь прямее.

Один из свертков пошевелился и тихо запищал. Орсо мельком увидел маленькое недоумевающее личико, когда его проносили мимо.

– Кровь и ад, – выдохнул он.

По толпе тоже прошла волна ропота. Так, значит, это… его племянница и племянник? Он ощутил легкую тошноту при этой мысли.

Суорбрек, в своем кроваво-красном обвинительском костюме, поглядел на них с открытым презрением.

– Дети не допускаются на заседания Народного Суда!

– Вы можете подвергать сомнению мою невиновность, – прозвенел голос Савин, в котором не было ни следа страха, – но какое преступление совершили мои дети, что они должны быть отделены от своей матери?

Обычно на обвиняемую после таких слов посыпался бы град оскорблений, а возможно, и объедков, монет и осколков стекла – в одном памятном случае сверху полетело даже ведро с мочой, – но сегодня настроение было совсем другим. В доносившемся с галерей ропоте слышалось одобрение. Даже поддержка. Похоже, спокойное достоинство, с которым держалась Савин, встретило там не меньшее восхищение, чем в клетке Орсо. Он не мог сдержать едва заметную улыбку, едва заметную дрожь стиснутого кулака. В Народном Суде каждая маленькая победа была поводом для праздника.