Джо Аберкромби - Мудрость толпы [litres]

– Нам нет особой нужды освежать ваши преступления в нашей памяти, – сказала она. – Вы погрязли в Великой Перемене по самую макушку еще в Вальбеке. Вы были рядом с Судьей в Народном Суде. Вы загнали десятки людей на Цепную башню и сбросили их вниз.

– Верно, – подтвердил Сарлби. Ему не удавались твердые согласные, их сопровождало какое-то неряшливое подсасывание. Возможно, у него была разбита челюсть. – И сделал бы это снова.

Вик осторожно сжала пальцами ноющую переносицу. Она уже больше не чувствовала ни негодования, ни гнева. Такие заявления вызывали у нее только усталость.

– Где Ткач? – спросила она без большой надежды на ответ. – Где Пайк?

– Не знаю, – прорычал Сарлби. – А если бы и знал, неужели ты думаешь, что сказал бы тебе?

Она глянула из-под тяжелых век в сторону ящика с инструментами.

– Мы могли бы попробовать это выяснить.

– Ты предательница! Ты предала своих товарищей и саму себя заодно! – Он повертел языком вокруг разбитых зубов и плюнул на стол. – Ты лгунья и воровка, ты предала все, что только можно!

Вик пожала плечами:

– И что?

– А то, что вы никогда нас не победите! Мы еще вернемся! И нас будет больше, чем прежде; больше, чем вы сможете сосчитать!

В его словах не было абсолютно ничего смешного, но Вик не смогла сдержаться – она фыркнула от смеха и тут же поневоле сморщилась от вспышки боли, пронзившей лицо.

– Да люди дождаться не могут, когда от вас избавятся! Ломатели, сжигатели – они будут в восторге, когда со всеми вами будет покончено. Вы говорили, что хотите нанести удар за простого человека, но все, что вы делали, – это морили простого человека голодом, морозили и убивали.

Она с кряхтением подалась вперед. Проклятье, как же все болело!

– Дело в том – поверьте той, кто провела дюжину лет в тюрьме, – что в конечном счете людей не так уж волнует свобода. Они хотят, чтобы им было тепло, сытно и не приходилось ни о чем беспокоиться. В особенности им не хотелось бы беспокоиться о том, что их могут сбросить с башни за то, что они надели не те сапоги!

Сарлби хмуро уставился в стол – во всяком случае, она решила, что он хмурился. Было трудно сказать, поскольку его лица было почти не видно.

– Правда была на нашей стороне, – пробормотал он, хотя это звучало так, словно он пытался убедить себя, а не ее. – Вы еще увидите.

– Сильно в этом сомневаюсь. И точно знаю, что вам это не предстоит. – Всадив большой палец в онемевшее бедро, Вик поднялась и вышла из-за стола. – Потому что завтра вас повесят.

…Огарок ждал снаружи, в пахнувшем сыростью коридоре, с книгой в руке. Он уставил на нее свои большие печальные глаза, словно даже сейчас продолжал надеяться, что у нее могут найтись какие-то ответы. Проклятье, как же он был похож на ее брата! От этого она почувствовала себя еще более усталой.

– Записать его туда же? – спросил он, пристраиваясь рядом с ней.

Звуки их шагов отдавались глухим эхом от сырых стен. Вик нечленораздельно буркнула, поглядывая на двери, мимо которых они проходили. Огарок покачал головой, делая крошечную пометку в своей книге:

– Кажется, списки лорда-регента даже длиннее, чем были у Судьи. Хорошо хоть с ними кончают по-тихому, а не размазывают по сухому рву.

– Это, по-твоему, лучше?

– Наверное, когда разберутся с этими, все закончится. Снова будет нормальная жизнь.

– То же самое говорили и ломатели. А до них, если на то пошло, то же самое говорил архилектор. «Осталось вычеркнуть еще пару имен. Дойти до конца списка, и все»… Вот только список постоянно продолжает удлиняться. – Она отважилась осторожно хмыкнуть: тихий писк едва шевельнувшегося воздуха посреди ее распухшего лица, привкус соленой слизи в глубине, которую ей никак не удавалось проглотить. – У нас должны быть враги, Огарок. Всегда.

– Ты прямо-таки сияешь оптимизмом.

– Оптимизм – не самое подходящее мировоззрение для палача. Тем более для палача со сломанным носом.

Они обогнули угол, и Вик встала как вкопанная.

– Кровь и ад, – выдохнул Огарок.

Они ожидали ее прихода, и все же вид Савин дан Брок в подвалах Допросного дома был столь же шокирующим, как вид бриллианта, валяющегося в сточной канаве. Она выглядела совсем другой женщиной, нежели та безупречно-лощеная дорогая кукла, с которой Вик познакомилась в подпрыгивающем экипаже по пути в Вальбек. Возможно, у нее осталось то же идеальное самообладание, тот же оценивающий взгляд, но теперь в ней было больше честности. Больше человечности. Меньше драгоценностей и украшений, море целомудренной белизны. «Мать нации» – так ее теперь называли. Каким-то образом ей удалось даже коротко остриженные волосы и шрам обратить к своей пользе. Она не просто выглядела прекрасной, но еще и показывала, что ей наплевать, что думают о ее внешности другие.

– Леди-регент. – Вик неловко поклонилась. – Приношу свои извинения, но мой реверанс – неподходящее зрелище для дамы с вашими изысканными вкусами.

– Поверьте, инквизитор Тойфель, я видала вещи и пострашнее… Вы ведь теперь снова инквизиторы?

– Не уверена, что сейчас хоть кто-то знает наверняка, как что называется.

– Да, нам всем приходится прокладывать курс через неизведанные воды. – Тем не менее сама она выглядела так, словно в точности знала, куда направляется. – А как ваши дела, мастер Огарок?

– Сносно… – он с трудом сглотнул, – миледи.

– Сносно – это лучшее, на что сейчас можно надеяться. Насколько я понимаю, вы оба принесли клятву верности моему сыну?

Вик подняла брови. Даже на это требовалось усилие.

– После того, как я многие годы проработала на вашего отца – вашего приемного отца, а не того, другого, – я научилась понимать намеки. У меня было отчетливое ощущение, что предложение вашего мужа состоит в том, чтобы принести клятву и остаться в инквизиторском кресле – или отказаться это сделать и пересесть по другую сторону стола. К тому же я всегда была лгуньей и предательницей, так что… для меня в этом не было ничего сложного. – Она обреченно пожала плечами. – Совсем не в моем духе вставать на пути нового Союза… или теперь это уже новый новый Союз?

Надо отдать ей должное, леди-регент своим видом показала, что ощущает некоторую вину за то, как все обернулась. У нее это вышло даже изящно.

– Поверьте, все обернулось совсем не так, как я хотела.

Никогда нельзя показывать людям свои чувства. Нельзя позволять им думать, что у тебя вообще есть чувства. Показывать, что тебе больно, – значит, напрашиваться на боль.

Но Вик была такой уставшей, и сломленной, и больной! По какой-то причине она могла думать только о последней печальной улыбке Сибальта. О Малмере и остальных, оставшихся болтаться над Вальбекской дорогой. Обо всех именах, выдолбленных на площади Мучеников. Обо всех людях, которых столкнули с Цепной башни.