Бриджет Коллинз - Переплёт

На стене у окна кисел мрачный пейзаж в роскошной раме с завитушками: горы, пенящийся водопад, полуразрушенный мост, заросший плющом. Мне захотелось оказаться там, внутри картины, и стоять на растрескавшемся каменном парапете, чтобы шум воды заглушал тихий голос Люциана.

— Но я все время думаю о вас, переплетчиках, — продолжал он. — Каково это — украсть у человека душу? Забрать страдания, обезвредить их? Вылечить рану, чтобы ее можно было нанести заново, как в первый раз?

— Это не так…

— Вы называете себя врачевателями. Мол, забираете боль и помогаете забыть несчастья… Вы представляете все так, будто ваше ремесло почтенно. Наведываетесь в гости к горюющим вдовам, невротичным старым девам, сглаживаете излишки эмоций… — Он покачал головой. — Вы делаете боль терпимой, когда другие средства не помогают. Верно?

— Я…

Люциан рассмеялся, но смех его оборвался так резко, что тишина эхом повисла в воздухе.

— Нет, — наконец проговорил он. — У вас есть секреты. Если бы ваша работа состояла только в этом… — Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Де Хэвиленд приходил к одним и тем же служанкам в нашем доме, к каждой по нескольку раз. — Он поднял вверх длинный указательный палец. — К Мэри он ходил пять лет кряду. К Марианне — три года. Эбигейл, Эбигейл, Эбигейл… даже не помню, сколько раз он переплетал ее, она одна из отцовских любимиц. Сару переплетали дважды. А теперь вот Нелл. К Нелл вы тоже будете ходить годами, пока она не постареет. Каждый год вы будете возвращаться к ней, каждый год она будет рассказывать ту же историю, и каждый год вы будете стирать ее, а мой отец — читать воспоминания и торжествовать, ведь для него это двойное удовольствие: видеть все ее глазами, а потом снова сотворять с ней все то же самое, как в первый раз.

— Нет.

— Да, Фармер. — Его голос врезался в меня, как скальпель: такой острый, что боль приходила лишь через несколько секунд. — По-твоему, почему он вам так много платит? Это его порок, его извращенный маленький порок, и он нашел хитрый способ предаваться ему безнаказанно. Когда служанки уходят от нас, от них не остается ничего, лишь оболочка. Перед уходом их переплетают в последний раз, и они не помнят совсем ничего, а если кто спросит — станут отрицать, что мой отец когда-либо к ним прикасался. Они лишь твердят, что он хороший человек, прекрасный человек, а если кто-нибудь пытается сделать что-то, чтобы его остановить… Он смеется. Смеется, понимаешь? Потому что полностью себя обезопасил. Когда я узнал о том, что творится в этом доме, он отослал меня прочь и сказал, что мне еще повезло, что меня не упекли в дом для умалишенных. А такие, как ты — ты, Фармер, и остальная ваша братия, де Хэвиленд и прочие, — вы его пособники. Из-за вас он чувствует себя безнаказанным. Вы приходите и делаете за него грязную работу.

— Нет, — ответил я, — нет, это не всегда так. Предназначение переплетчика в другом.

— Меня от тебя тошнит. Хоть бы вы все сдохли. Жаль, что мне смелости не хватает прикончить тебя сейчас.

Я посмотрел ему в глаза и едва не вздрогнул: именно это лицо я видел в окно у Середит. Лицо, полное ненависти, будто ненависть — единственное чувство, на которое он был способен. На мгновение я словно перенесся туда и увидел высокие окна и безбрежное небо над болотами. У меня перехватило дыхание. Я мог бы рассказать ему, что мы уже виделись. Мне хотелось это сделать. Мне хотелось, чтобы призрак Середит преследовал его. Она помогла ему, а теперь ее нет, и он радуется. Скажу, и выражение его лица изменится с презрительного на испуганное. Я даже открыл рот, готовясь заговорить. Он должен знать обо всем. Но перед глазами возник образ Середит: она вцепилась в ключ на шее и не желала отдавать его никому. И как мне ни хотелось выложить ему в лицо все, я не смог. Я отвернулся.

— Я не шучу, — проговорил он. — Я бы убил тебя, не будь я таким трусом.

С тихим шипением в камине потух уголек. Огонь в газовой лампе, напротив, разгорелся ярче, и на секунду комната озарилась странным светом. Когда пламя снова выровнялось, все вокруг казалось мне нереальным, даже Люциан, сверливший меня злобным взглядом. Внезапно я понял, что очень устал.

— Не сомневаюсь, — ответил я. Что еще я мог сказать? Я взял сумку со столика, куда он ее поставил.

— Что ты делаешь?

— Ухожу.

— Ты не можешь уйти. Ты должен повидать отца. — Дарне вытянул руку, словно мог преградить мне путь. Он нетвердо стоял на ногах; расстегнутая манжета повисла, как грязное крыло.

Перед глазами заплясали темные тени.

— Передай ему, что я заболел, если хочешь.

— Он рассердится… — Люциан замолк. — Послушай. Ты должен подчиняться мне. Тебе платят за работу. Ты — слуга.

Кулаки y меня так и чесались ударить его, но в то же время хотелось застегнуть ему манжету как ребенку.

— Можешь пожаловаться де Хэвиленду, — ответил я, обошел его и направился к двери.

— Стой. Погоди. Вернись сейчас же!

У двери я остановился. Дарне протянул руку чтобы коснуться моего плеча, но на этот раз я это предвидел и резко развернулся, сбросив ее. Он зашатался и расплескал бренди; брызги запачкали кроваво-красные обои.

— Прошу, — его глаза сверкали лихорадочным блеском, но взгляд был твердым, несмотря на опьянение.

— Я ухожу. Прости, Люциан.

Он заморгал.

— Что?

— Я просто сказал… неважно. Прощай.

Я начал открывать дверь, но Люциан метнулся вперед и с грохотом захлопнул ее.

— Я же сказал — стой, — выпалил он. Его щеки раскраснелись, от него сильно пахло алкоголем, но говорил он очень четко, прищурив глаза. — Ты назвал меня Люцианом ? Кем ты себя возомнил? Моим другом?

— Нет, разумеется, нет.

— Очень на это надеюсь! Ты должен знать свое место. Ты подельник отца, забыл? Ты — ничто. — Он вытянулся в полный рост. — Как ты смеешь так говорить со мной? Стоит мне пожаловаться де Хэвиленду…

— Жалуйся. Мне все равно.

— …он тебя на улицу выкинет! Мой отец об этом позаботится. Ты высокомерный… наглый… — Он замолк, запыхавшись. — Чтобы такой мальчишка, как ты…

Я как можно тише произнес:

— Но ведь тебя так зовут, верно? Люциан — всего лишь имя.

— Ты мне не ровня, Фармер! Или прикажешь называть тебя… — Он запнулся, словно на мгновение удивившись тому, что не знает моего имени.

— Если хочешь, можешь называть меня Эмметтом, — спокойно проговорил я. — По правде, мне плевать, как ты будешь меня называть. И ты прав: мы не ровня. Ты считаешь себя лучше меня, но если бы ты знал… — Я замолк. Что-то странное отобразилось на его лице.

— Эмметт, — повторил он, — Эмметт Фармер. — Он нахмурился, разглядывая меня, будто пытался что-то вспомнить.

Мое сердце остановилось.

Он подошел к стоявшему на столе сундуку с книгами, склонился над ним, достал одну книгу, потом другую и отложил в сторону. Теперь он двигался медленно, словно спешить ему было некуда. Наконец он достал книгу, которую я уже видел раньше: кожаный переплет кремово-белого цвета с инкрустацией в виде темных пятнышек с красно-золотыми краями. Казалось, будто пепел просыпался на светлую обложку и прожег ее насквозь. Книга выглядела хрупкой, и мне казалось, что я чувствую прикосновение пальцев Люциана к телячьей коже.