Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

– Знаю, Ублала. Еда – в мешке. И там же – кувшин с элем.

– Правда? А в каком еще мешке… а, ну да, вижу. Ты скажи этой молодой, что я хочу с ней секса, только как-нибудь повежливей…

– Ублала, мы ведь с тобой на том же самом торговом наречии и разговариваем – во всяком случае, по большей части. Как, например, и сейчас. – Он шагнул вперед. – Добро пожаловать, мы охотно с вами поделимся.

Внимание молодой женщины, чья рука, стоило Ублале обозначить свои намерения, потянулась к кинжалу у нее на поясе, вернулось к Драконусу.

– Меня зовут Ралата, я – Ссадина из Белолицых баргастов клана Акхрата.

– Далеко же от дома тебя занесло, Ралата.

– Далеко.

Драконус перевел взгляд на старуху.

– А твоя спутница?

– Я наткнулась на нее, в одиночку блуждавшую по степи. Это Секара, из высокородных Белолицых. Но она почти лишилась рассудка.

– У нее гангрена на пальцах, – заметил Драконус. – Их нужно отсечь, пока зараза не пошла дальше.

– Знаю, – сказала Ралата, – я пыталась что-то сделать, но она отказывается. Думаю, дело в кольцах. Это последний знак ее былого богатства. – Поколебавшись, Ссадина добавила: – Мой народ уничтожен. Погибли все. Белолицых баргастов больше нет. Ни моего клана, ни клана Секары. Ни одного не осталось. Я не знаю, что именно произошло…

– Мертвы! – взвизгнула Секара, вздымая полусгнившие руки. – Замерзли! Все вымерзли!

Ублала, которого вопль старухи заставил подскочить, торопливо засеменил поближе к Драконусу.

– От нее воняет, – пожаловался он. – И пальцы у нее не работают, кому-то ее кормить придется. Только я не буду. Она какие-то гадости говорит.

– Мне она то же самое по тысяче раз на день повторяет, – продолжила Ралата. – И я ей верю – не могу не верить – у нее в глазах смерть. И сердцем тоже чувствую, что мы одни остались.

– Воспаление дошло до мозга, – сказал Драконус. – Тебе, Ралата, лучше бы ее убить.

– И остаться последней из Белолицых? На такое мне храбрости недостанет.

– Хочешь, чтобы это сделал я? – спросил ее Драконус.

Ралата отшатнулась от него.

– Послушай, Ралата, – сказал Драконус, – вы двое – не последние из своего народа. Есть и другие.

– Откуда ты знаешь? – сощурилась она на него.

– Потому что я их видел. На расстоянии, но одеты они были так же, как и ты. Такое же оружие. Пять или шесть тысяч, а то и больше.

– Где и когда?

Драконус кинул взгляд на Ублалу.

– Еще до того, как встретил своего приятеля-тоблакая. Кажется, шесть или семь дней назад – мое чувство времени уже не то, что прежде. Даже обычная перемена освещения не перестает меня удивлять. День, ночь – я столько всего успел позабыть. – Он прикрыл рукой глаза, вздохнул. – Так ты позволишь мне это сделать, Ралата? Из чистого милосердия, и очень быстро. Ей не будет больно.

Старуха тем временем не отводила взгляда от почерневших ладоней, словно бы желая заставить их пошевелиться, но скрюченные распухшие пальцы не двигались. Лицо ее исказило отчаяние.

– Вы поможете мне с погребальным курганом?

– Разумеется.

После долгой паузы Ралата кивнула.

Драконус шагнул к Секаре. Мягко отвел ее руки книзу, потом наложил свои с обеих сторон ей на голову. Безумные глаза Секары заметались – и вдруг уставились в его собственные. В последнее мгновение он прочитал в них что-то похожее на узнавание. И ужас. Она раскрыла рот…

Резко двинув ладонями, Драконус переломил ей шею. Женщина осела, все еще таращась на него, не оторвав глаз, даже когда он осторожно опустил ее на землю. Она вздохнула еще несколько раз – и жизнь наконец покинула ее обвиняющий, исполненный ужаса взгляд. Он выпрямился, шагнул назад, обернулся к остальным.

– Вот и все.

– Пойду, схожу за камнями, – объявил Ублала. – Я в этих могильных делах успел поднатореть. А когда вернусь, Ралата, покажу тебе своего жеребчика, чтоб тебя обрадовать.

Та нахмурилась.

– Жеребчика? Какого еще жеребчика?

– Того, что у меня меж ног, – его так Сутулка-потаскушка кличет. А еще скакуном. И одноглазым угрем. А Шурк Элаль – девичьей мечтой. Женщины его как только не называют, но при этом обязательно улыбаются. Ты тоже можешь звать как тебе угодно, и тоже будешь улыбаться, вот сама увидишь.

Сказав это, тоблакай отправился искать камни, Ралата же уставилась ему в спину, потом обернулась к Драконусу:

– Он еще просто ребенок…

– Только мыслями, – возразил Драконус. – А так-то – я его голым видел.

– Если он только попробует… если кто-то из вас решится на насилие – убью!

– Он не станет. Я тоже. И ты можешь идти с нами – мы направляемся на восток, туда же шли и те баргасты. Может статься, мы их догоним, или, по крайней мере, наткнемся на их след.

– Что это за мясо там жарится? – спросила она, подойдя чуть ближе.

– Бхедеринье.

– На Пустоши не водятся бхедерины.

Драконус лишь пожал плечами.

Она поколебалась еще немного и все же произнесла:

– Я охочусь за демоном. За крылатым демоном. Убившим моих друзей.

– И как же ты, Ралата, думаешь выследить своего крылатого демона?

– Он убивает всех на своем пути. Идти по такому следу я в состоянии.

– Что-то мне подобных следов не попадалось.

– Мне в последнее время тоже, – признала она. – За прошлые два дня, с тех самых пор, как я встретила Секару, – ни разу. Но до того след вел на восток, так что я собираюсь и дальше двигаться в том направлении. Если найду тех, других, баргастов, то и хорошо. Если нет, продолжу охоту.

– Понимаю, – сказал он. – Выпьешь со мной эля?

Он присел на корточки, чтобы разлить янтарную жидкость по оловянным кружкам, а она произнесла у него за спиной:

– Я намерена похоронить ее вместе с кольцами.

– Мы не мародеры, – откликнулся он.

– Вот и хорошо.

Она приняла поднесенную им кружку.

Вернулся Ублала, неся в охапке кучу булыжников.

– Ублала, – сказал ему Драконус, – показывать жеребца пока что не стоит.

Верзила разочарованно нахмурился – и тут же снова просветлел лицом.

– Ладно. Ночью оно даже веселей.

Страл никогда не хотел стать Военным вождем сэнанов. Было куда проще подкармливать себя амбициями, которые он сам полагал вовеки несбыточными, – этот простой и, по сути, безвредный способ питать собственное самолюбие всего лишь обеспечивал ему место среди других не одобрявших Оноса Т'лэнна воинов, делая одним из влиятельной группы баргастских командиров. Такое влияние и связанные с ним привилегии ему нравились. Особенно он обожал ту ненависть, что успел скопить, бесценное сокровище, которое можно было тратить направо и налево, оно же при этом не убывало. Раздувшийся от ненависти воин был все равно что защищен щитом собственного презрения. Если свои щиты смыкал целый отряд, стена становилась непробиваемой.