Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Теперь же он остался в одиночестве. Исчезло и сокровище – он даже не заметил множества рук, растащивших все у него за спиной. Единственным достоянием вождя была цена его собственного слова. Ото лжи золото тускнело, правда же из всех металлов являлась самым твердым, чистым и ред- ким.

Было одно лишь мгновение, единственное, ослепительное, когда он встал перед своим племенем и воздел над собой эту правду, откованную уже остывшими руками. Он объявил ее своей, сородичи же в ответ встретили его взгляд и ответили такой же правдой. Но даже тогда на языке он ощутил лишь вкус пепла. Он что же, не более чем голос мертвых? Павших воинов, каждый из которых был более велик, чем сам Страл мог надеяться? Он мог озвучить их завет – что и сделал самым неукоснительным образом, – но не мог думать их мыслями, так что здесь и сейчас помочь они ничем не могли. Ему остались лишь скудные метания своих собственных мыслей, а этого было недостаточно.

Что его воины довольно скоро обнаружили. Да и куда он мог их вести? Жители населенных местностей, оставшихся за спиной, жаждали их крови. Земли впереди были опустошены и бесплодны. И при всей храбрости, которая потребовалась сэнанам, чтобы покинуть поле боя, поступок этот оставался бегством, а союзников своих они оставили умирать. Быть виноватым в подобном никто не хотел. Поэтому всю вину возложили на Страла. Разве не он ими командовал? Не он приказал отступать?

Спорить тут невозможно. Защититься от правды, что высказывали остальные, нечем. Это – мое. Мое преступление. Другие умерли, чтобы оно досталось мне, поскольку я теперь занимаю их место. Но их храбрость была чище. Они умели вести за собой. Я же могу лишь быть ведомым. В противном случае я бы им ни в чем не уступал.

Он сидел сейчас на корточках спиной к нескольким еще не потухшим кострам лагеря, беспорядочно раскинувшегося позади. По пропитанному нефритовым сиянием небу простерся далекий звездный пейзаж. Сами Когти казались уже совсем близко, словно готовые рассечь небеса и впиться в саму землю. Более зловещего знамения и не вообразить. Смерть рядом. Конец эпохи, и вместе с ней – Белолицых баргастов, а следом и их богов, получивших свободу, чтобы заблудиться, жизнь – чтобы умереть. Теперь-то и вы, ублюдки, поймете, что это такое.

У них почти не осталось пищи. На то, чтобы добыть воду из выжженной земли, уходили все силы поплечников и колдуний. Скоро те начнут один за другим умирать от натуги. Отступление уже стоило жизни самым старым и слабым среди сэнанов. Мы идем на восток. Зачем? Никакой враг нас там не ждет. Мы искали не той войны, которую нашли, и слава отныне от нас ускользает.

Где бы ни лежало поле той единственной истинной битвы, баргастам следовало быть там. Чтобы подрубить поджилки судьбе. Этого хотел Хумбролл Тор. Этого хотел Онос Т'лэнн. Но великого альянса больше нет. Остались лишь сэнаны. Да и мы уже еле ползем и скоро истаем совсем. Плоть станет деревом, дерево – пылью. Кость станет камнем, камень – пылью. Сами баргасты обратятся в пустыню – и только тогда обретут для себя землю. Возможно, эту самую Пустошь. Где ветер будет на заре тревожить наш прах.

Он понимал, что скоро его убьют. Ведь иногда вину приходится вырезать ножом. Сопротивляться он не станет. И все равно, когда зашатается и рухнет последний из сэнанов, слетевшим с мертвых губ заключительным проклятьем станет его собственное имя. Страл, похитивший нашу славу. Не то чтобы той славы было особенно много. Марал Эб был болваном, и если речь шла о поражении, большую часть яда Страл мог спокойно игнорировать. И все же мы могли умереть с оружием в руках. Это уже что-то. Все равно что сплюнуть, чтобы очистить рот. Может быть, следующий водянистый глоток позора уже бы столь не горчил. Хотя бы так. Один-единственный жест.

Так значит – на восток. Все медленней и медленней с каждым шагом.

Самоубийство – слово малоприятное. Однако избрать его для самого себя еще можно. Но когда речь о целом народе… это уже дело другое. Или нет? Я буду вести нас, пока мое место не займет следующий. И ни о чем не стану просить. Мы двинемся навстречу смерти. Но ведь мы всегда ровно это и делаем. От этой последней мысли ему сделалось легче. Он улыбнулся – в призрачной темноте. Любая вина – ничто по сравнению с безнадежностью.

Жизнь – пустыня, друзья мои, и однако между ног у меня находится сладчайший оазис. Поскольку я мертва, то могу это утверждать без малейшей иронии. Окажись вы на моем месте, вы бы меня поняли.

– У вас сейчас очень интересное выражение лица, капитан. О чем вы задумались?

Оторвав взгляд от скучного пейзажа, состоящего лишь из ленивых серых волн, Шурк Элаль перевела его на Фелаш, четырнадцатую дочь болкандских короля Таркульфа и королевы Абрастал.

– Мой старший помощник опять жалуется, принцесса.

– До сих пор путешествие было достаточно приятным, пусть и несколько однообразным. На что ему жаловаться?

– Принцесса, он – безносый, одноглазый, однорукий и одноногий, да и изо рта у него воняет, но я с вами соглашусь. Как бы отвратительно на первый взгляд ни обстояли дела, может стать еще хуже. Такая уж эта штука – жизнь.

– В ваших словах, капитан, слышится ностальгическая нотка.

Шурк Элаль пожала плечами.

– Хоть вы и молоды, принцесса, обмануть вас нелегко. Думается, всю необычность моих обстоятельств вы понимаете.

Поджав пухлые губки, Фелаш тряхнула пальчиками, показывая, что не придает этому никакого значения.

– Сказать по правде, чтобы понять, ушло какое-то время. И первой на это обратила внимание моя камеристка. Вы прекрасно маскируете свое состояние, капитан, достижение весьма похвальное.

– Благодарю, ваше высочество.

– И однако мне хотелось бы знать, чем столь поглощены ваши мысли. Скорген Кабан, как я уже поняла, являет собой неиссякаемый источник жалоб, не говоря уже про вечно терзающие его суеверия.

– Последнее время он действительно не в лучшей форме, – согласилась Шурк. – Если точнее, то ровно с тех пор, как вы оплатили контракт. Из Коланса до нас доходят тысячи различных слухов, один другого малоприятней. Матросы недовольны, и недовольство это подпитывает в старшем помощнике наихудшие из его страхов.

– Мне казалось, всем прекрасно известно, что впереди нас движется большая часть изморского флота, – сказала Фелаш. – Мы что же, наблюдали хоть какие-то признаки, что с ними случилось несчастье?

– Это палка о двух концах, – откликнулась Шурк. – Отсутствие каких-либо признаков уже само по себе зловеще, во всяком случае, с точки зрения матросов…

– Тогда выходит, что и довольными они никогда быть не могут?

– Совершенно верно, за что я их и обожаю.

– Капитан?