Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Если б только ему достало смелости, он бы объявил отступление.

Но он был не настолько смел.

Голл сделал правильный выбор.

Тысячи зонтиков, десятки тысяч рабов с опахалами – ничто не спасло бы сейчас канцлера Раву от проступающей на лбу испарины. Он чувствовал, будто плавится в котле истории, причем огонь под ним он разжег собственной рукой, и каждое воспоминание об этом лишь подбрасывало в костер еще дровишек. Он поплотнее завернулся в пропотевшие шелка, пытаясь унять озноб, а паланкин вдруг опасно наклонился – спуск по треклятой козьей тропе стоил носильщикам немалых усилий.

Внутрь паланкина проникала пыль и оседала на всех поверхностях, резная позолота сделалась тусклой, яркие краски бархатной обивки помертвели. Во рту тоже был вкус пыли, смешанный со вкусом его собственного пота.

– Не лезь, дура!

Рабыня-д’рхасилхани испуганно отпрянула, склонила голову.

Ничего там внизу даже не пошевелится, сегодня уж точно. Он понимал, что рабыня изо всех сил старается его ублажить, но это еще больше бесило. Куда только подевалась истинная, пусть даже и старомодная, страсть? Хотя нет, от подобных мыслей он избавился уже давно, с тех самых пор, как осознал – сколь бы ему этого ни хотелось, расплачиваться тем, что ожидается в подобных обстоятельствах, он не готов. Верность, внимание, щедрость. Все те гнусные элементы, что в совокупности являют собой жалкий предрассудок под названием «взаимность». Он терпеть не мог ожиданий – не тех, что он вкладывал в остальных, которым следовало делать то, что положено, но тех, что остальные норовили навесить на него. Как у них только наглости-то хватает?

Способность избегать подобных ловушек и есть величайшее в жизни умение. Он был канцлером всего государства, что подразумевало службу королю и – упаси небеса! – королеве, однако даже превыше этого была его обязанность служить самому королевству, его многочисленным источникам богатства, процветания и всего такого, не говоря уже про вонючие толпы невежественных людишек с крабьими физиономиями. Понимая, само собой, что, по сути, смысла и значения во всем этом не больше, чем в праздновании дня рождения трехлетнего дитяти, которое даже и не вспомнит потом обо всех затраченных на торжество усилиях, – и это еще если забыть о последующем разгребании мусора.

Пусть даже Фелаш подпоила всех рабов пуншем, что-то в него подмешав, и заклинила замок в дверях палаты, так что он – канцлер Болкандо! – оказался заперт внутри и был вынужден все разгребать самостоятельно, а иначе там и ступить-то некуда было. И пусть даже…

Рава нахмурился. О чем это он только что думал? Ах да, о том, что в основе любого политического триумфа особой честности никогда не обнаружить. Сам он давно уже понял, что можно врать прямо в глаза и тебе ничего за это не будет, поскольку разоблачение лжи – само по себе весьма маловероятное – ничем не грозит, ибо даже выплыви истина наружу, через месяц-другой правдолюбы все равно от тебя отвяжутся и направят свой жалкий гнев на кого-нибудь другого. Главное – держать себя уверенно, это лучшая защита почти что от любых обвинений в твой адрес. Как и в любых других битвах, что идут на многочисленных полях, побеждает тот, у кого нервы покрепче.

Вот только, будь оно все проклято, здесь и сейчас – в противостоянии с монструозной бабой Кругавой – нервишки шалят не у нее, а у Равы.

Уступить какой-то угрюмой варварке? Разве не возмутительно?

Вот только о чем он это думал? Взгляд снова упал на рабыню, все еще сидевшую у его ног, утирая подбородок и потупив глаза. Ах да, о любви. Мерзкому созданию по имени Фелаш, с таким презрением отвергнувшему его притязания, придется за это заплатить. И платить до скончания дней, если у Равы все получится, – а у него рано или поздно всегда получалось. О да, она будет стоять перед ним на коленях точно так же, как эта вот рабыня, и разница между ними двумя будет для него сладчайшей из наград. Поскольку на Фелаш не будет кандалов, во всяком случае, видимых глазу. Она сделается рабыней по собственной воле. Его, Равы, рабыней, и единственной ее отрадой будет служить ему, удовлетворять каждую его потребность, каждое желание. Это ли не любовь?

Носильщики снаружи облегченно застонали, паланкин выпрямился. Рава промокнул платком пот со лба, затем потянул за веревку колокольчика. Сооружение дернулось и, хвала небу, остановилось.

– Открывайте дверь, чтоб вас! И поскорей!

Он подтянул панталоны и завязал шнурок, потом наполовину приподнялся и отпихнул рабыню в сторону.

Снаружи оказалось примерно то, что он и ожидал. Перевал они миновали. Впереди простиралась относительно ровная местность, лиственные леса и рощи перемежались лугами, где местные дикари пасли свой скот. Земли эти служили чем-то вроде буфера между обитающими среди холмов жалкими племенами и цивилизованным населением Болкандо, хотя буфер этот постепенно таял, поскольку местные жители покидали его в обоих направлениях, либо переселяясь в города, либо присоединяясь к шайкам горцев. Рава знал – настанет день, когда королевство попросту поглотит эти земли, что будет означать появление здесь фортов, пограничных постов, гарнизонов и патрулей для сдерживания синекожих варваров, а следовательно, и дополнительные расходы для казны. Что ж, подумал Рава, для начала кое-какую прибыль даст вырубка леса, а потом – урожаи, на которые способна местная почва.

Подобные мысли Раву несколько успокоили, мир под ногами выровнялся. Еще раз утерев с лица пот, он принялся озираться в поисках завоевателя Авальта с его свитой посыльных, лакеев и так называемых советников. Как ни прискорбно, вояка был ему нужен, невзирая даже на все неизбежные неприятности, с этим связанные. Если вручить кому-либо меч – и аналогичным образом вооружить несколько тысяч человек под его началом, рано или поздно люди, подобные Раве, почувствуют, как кончик этого меча уколет их собственную шею. Нахмурившись, Рава напомнил себе, что Авальта следует держать на прочной привязи, каковую он, собственно, и поддерживал посредством запутанного клубка взаимовыгодных интересов.

Вокруг него становилась на привал, разбредаясь на лужайки по обе стороны от дороги, колонна болкандской гвардии. Мычали, силясь дотянуться до сочных травяных побегов, волы, откуда-то из мельтешения толпы доносился поросячий визг. Воняло человеческим потом, навозом и воловьей мочой. Хуже, чем стойбище д’рас.

Мгновение спустя Раве удалось-таки разглядеть штандарт Авальта в паре сотен шагов впереди. Жестом подозвав слугу, он указал на развевающееся знамя:

– Я желаю видеть завоевателя. Пусть явится ко мне.

Слуга исчез в толпе.

Измотанная армия явно предпочла бы стать лагерем прямо здесь, пусть даже от дня и осталось еще не менее трети. Насколько мог судить канцлер, Авальт остановил сейчас всю колонну. Рава вытянул шею, но изморских легионов даже не смог разглядеть – те ушли маршем далеко вперед, безразличные ко всему, словно мельничные жернова. Стоило все-таки ударить им в спину – разве какая-то армия способна сражаться после подобного перехода? Причем, если рапорты не врут, еще и в полном боевом облачении, разве что без щитов. Чушь какая-то.