Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Вложив оружие в ножны, она нацепила его на пояс.

– Таковы правила военной добычи. Сейчас нам следует выйти к своим братьям и сестрам. Они молодцы, и мы должны напомнить им о том уважении, которое мы к ним испытываем.

Танакалиан, однако, заколебался.

– Смертный меч, вы продвинулись в своем выборе нового Дестрианта?

В ее жестком взгляде что-то промелькнуло, потом она развернулась в сторону полога.

– С этим придется обождать, Кованый щит.

Следом за ней он вышел в лагерь – тихий, упорядоченный. От роты к роте аккуратными рядами протянулись цепочки костров, на которых готовилась пища. Палатки натянуты на точном, хорошо выверенном расстоянии одна от другой. Пахло свежезаваренным чаем, да так, что голова кружилась.

Следуя за Кругавой, чуть слева и на шаг позади, Танакалиан обдумывал постепенно собирающиеся у него в мозгу подозрения. Весьма вероятно, Смертного меча вполне устраивает ситуация, когда она, по существу, находится в одиночестве. С точки зрения структуры триумвират верховного командования Серых Шлемов сейчас не только неполон, но и неуравновешен. В конце концов, Кованый щит Танакалиан еще слишком молод, и за равного Смертному мечу его никто не держит. Его обязанности по существу пассивны, а вот она всегда впереди, всегда главная. Одновременно и кулак, и кольчужная рукавица, он же всего лишь плетется следом за ней – в данный момент в самом прямом смысле.

Конечно же, ей это нравится. Легенды об их эпическом походе будут складываться вокруг персоны Кругавы, она же может позволить себе великодушие по отношению к тем, кого допустит постоять в собственной тени. А сама будет возвышаться над всеми, и лучи солнца упадут прежде всего на ее лицо, до мельчайших подробностей высветив ее геройскую решимость.

Вот только не стоит забывать слова, что сотню лет назад произнес Кованый щит Экзас. «От жара может треснуть самая ярая маска». Так что, Смертный меч Кругава, я буду лишь наблюдать за тобой, уступив тебе место на пьедестале. Нас ожидают великие свершения, а за нашей спиной стоят создания из нашей юности, желая видеть, чего добились своими жертвами.

Вот в этот-то миг Кованый щит и шагнет вперед, один под безжалостным солнцем, и не отшатнется перед жарким пламенем. Я сделаюсь тиглем судии, Кругаве же придется отступить и ждать того, что я изреку.

Сегодня вечером она не жалела ни времени, ни внимания, обращаясь к каждой сестре и к каждому брату как к равным, но Танакалиан прекрасно видел за всем этим холодный расчет. Видел, как она прядет нить за нитью свой личный эпос, как эти пряди тянутся за ней, пока она переходит от одной кучки солдат к другой. Чтобы соткать героя, нужна тысяча глаз, чтобы сложить достойную песнь – тысяча глоток. Короче говоря, требуется тщательно рассчитанный дар свидетельствования – чтобы выплести каждую подробность каждой сцены огромного, обширного гобелена, который и являла собой Кругава, Смертный меч Серых Шлемов Измора.

Его же роль заключалась в том, чтобы следовать за ней на шаг позади.

Поскольку каждый из нас создает свое личное потайное полотно, изображающее собственное геройство. Увы, только безумцы пользуются для вышивки одной лишь золотой нитью – в то время как остальные, те, кто не боится правды, используют всю палитру целиком, берут клубки потемнее, чтобы запечатлеть тени, укромные уголки, куда никогда не падает свет и где произрастают не столь утонченные помыслы.

И разве не прискорбно, что нас, не боящихся правды, так мало?

Танакалиан подозревал, что в любой толпе – сколь угодно обширной и всеобъемлющей – он, если хорошенько присмотреться, увидит вокруг себя только блеск золотой вышивки, такой яркий, так пылающий огнем дикого эгоизма и самообмана, что ему останется лишь застыть в ослеплении, зияя выжженными глазницами.

Вот только услышит ли хоть кто-то мое предостережение? Я – Кованый щит. Некогда на таких, как я, наложили проклятие, обязав принимать все, как ложь, так и правду, вот только я – не такой, как те, кто был до меня. Это верно, я возьму вашу боль, каждого из вас, но тем самым втяну вас в один с собой тигель, чтобы огонь очистил там ваши души. И не забудьте одну истину… если бросить туда золото, серебро, бронзу и железо, первым расплавится золото.

Она шагала впереди, щедро делясь с солдатами весельем и шутками, поддразнивала и позволяла дразнить себя, как и положено любому обожаемому командиру – и легенда, шаг за шагом, обретала плоть.

Он же следовал за ней и молча улыбался – так мирно, так уважительно, с такой охотой принимая долю от ее щедрот.

Иные маски трескаются от жара и солнца. Вот только его маска – не ярая и не твердая. А способна принимать по его желанию любую форму. Маска мягкая, как глина, скользкая и прозрачная, как чистейшее масло. Действительно, иные маски ломаются, но его маска никогда не треснет, поскольку он понял истинный смысл слов давно почившего Кованого щита.

Маску ломает не жар. Маску ломает лицо под ней, когда она больше не подходит.

Запомни этот день, Танакалиан. Ты – свидетель того, как выстраивается иллюзия, как обретает форму время героев. Грядущие поколения станут воспевать создаваемую ныне ложь, и глаза их будут пылать так ярко, что любые сомнения унесутся прочь. Они будут страстно вздымать повыше древние маски и оплакивать свои теперешние невзгоды.

Поскольку оружием истории делается лишь то, что произрастает из кривого корня. Мы проживаем сейчас ложь, а потом передадим ее собственным детям и дальше, из поколения в поколения, пока острые углы и заусенцы недоверия не сгладятся от касаний многочисленных ладоней.

В этой лжи Кругава идет сейчас среди своих братьев и сестер, повязывая их своей любовью, навстречу ожидающей всех судьбе. В этой лжи нынешний миг истории, запечатленный языком героев, безупречно чист. Так, что и сомневаться не в чем.

В конце концов, мы, герои, знаем, когда следует надеть маску. Способны почувствовать на себе взгляд тех, кто еще не родился.

Давайте-ка все вместе покажем им нашу ложь!

Кованый щит Танакалиан улыбался, скрытый же под улыбкой цинизм оставался невидимым его братьям и сестрам. Его время еще не пришло. Но осталось уже недолго.

Военный вождь Голл закутался в плащ из черных перьев и застегнул на голове шлем, украшенный вороньим клювом. Поправил на левом бедре свой тяжелый тальвар и шагнул к коню. Насекомые плясали в сумрачном воздухе, словно крылатые пылинки. Прежде чем вскочить в седло, Голл закашлялся и выплюнул комок мокроты.

– Почему война – это всегда дым?

Двое «Бегущих слез» перед ним обменялись недоуменными взглядами.

– И ладно бы еще обычный дым, – продолжил Военный вождь, ударив коня пятками и направив его между гонцами. – Так ведь самый отвратный. Горелые тряпки. Волосы. Липнет к языку, точно деготь, и горло дерет. Безобразие все это, во имя павшего Колтейна, вот что я вам скажу.