Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 1 [litres]

Здесь, на самой границе Стекляшки, водились только опалы – жирные жуки-падальщики, ползущие толпой с безжизненных обочин тропы. Водились алмазы – блестящие шипастые ящерки, которые по ночам цеплялись круглыми ртами за пальцы и высасывали кровь. Напившись и раздувшись, они становились рубинами. И еще водились осколки – ненасытная саранча, которая проносилась сверкающим смерчем и обгладывала детей буквально на месте, оставляя только ошметки ткани, клоки волос и розовые косточки.

Насекомые и ящерицы правили этими выжженными землями. Дети были для них пришельцами, чужаками. Пищей.

Рутт хотел провести их в обход Стекляшки, но пути мимо ослепительно светящейся пустыни не было. После второй ночи они собрались небольшой группкой. Они шли на юг, и к концу дня наткнулись на провал, заполненный ярко-зеленой водой. У нее был привкус известняковой крошки, и многие дети, выпив, хватались за животы и корчились от боли. Некоторые даже умерли.

Рутт держал на руках Ношу, а слева от него примостилась Брейдерал – высокая тощая девочка, внешне напоминающая Визитеров. Она втесалась в их компанию, и за это Бадаль ее недолюбливала и не доверяла ей, однако Рутт не прогонял никого. Еще здесь был Сэддик, не сводивший с Бадаль восхищенных глаз. Его навязчивость выводила из себя, но он лучше всех слушал ее стихи и мысли, а потом повторял слово в слово. Говорил, что собирает их. И однажды напишет книгу. Книгу об этом походе. То есть он верил, что они выживут. Вот дурачок.

Так они сидели вчетвером, погруженные в молчание, которое растекалось вокруг и внутри них, а иногда и между ними. Думали, как быть дальше. Для таких рассуждений не нужны слова, а сил на жесты уже ни у кого не было. Бадаль думала, что в книге Сэддика будет множество пустых страниц, посвященных этому молчанию и всему, что в нем. Правде и лжи, потребностям и желаниям. Сейчас и тогда, там и здесь. Увидев эти страницы, Бадаль могла бы перелистывать их и, кивая, вспоминать. Вспоминать, как все было.

Первой оставила кляксу на пустой странице Брейдерал.

– Надо идти назад.

Рутт поднял покрасневшие глаза. Прижал Ношу к груди. Поправил обтрепанный капюшон и пальцем погладил ребенка по невидимой щеке.

Так он высказал свое мнение, и Бадаль его поддержала. Полностью. А Брейдерал глупая и опасная.

Вон она сковыривает болячки вокруг ноздрей.

– Пустыню нельзя обойти кругом – только напрямик. Но в ней мы погибнем в страшных муках. Я слышала про Стеклянную пустыню. Ее никогда и никто не пересекал. Она тянется бесконечно, прямо в глотку заходящему солнцу.

Этот образ пришелся Бадаль по нраву. Надо запомнить. Прямо в глотку – в алмазную глотку, полную острого стекла. Но ведь они – змея.

– У нас толстая кожа, – промолвила Бадаль; страница ведь все равно испорчена. – Мы поползем в глотку, потому что так делают змеи.

– Тогда мы умрем.

Вот поэтому никто с ней не разговаривал. Как можно такое вслух произносить! Так замарать страницу! Никто с ней не разговаривал. Вот поэтому.

Рутт повернул голову. Рутт смотрел на Стеклянную пустыню. Он долго-долго вглядывался в нее, пока темнота поглощала светящиеся просторы. А потом он перестал смотреть и, наклонившись вперед, начал баюкать Ношу. Укачивать и баюкать.

Значит, решено. Они отправятся в Стеклянную пустыню.

Брейдерал испортила чистую страницу. Ничего, их еще тысячи.

Бадаль отползла подальше и стала смотреть в темноту. Она выбрасывала слова. Там. Здесь. Тогда. Сейчас. Когда. Чтобы пересечь пустыню, всем им нужно избавиться от лишнего и ненужного. Даже поэту.

– У тебя есть стих, – произнес Сэддик, темным силуэтом примостившийся рядом. – Почитай мне его.

Сэддик какое-то время молчал, потом шевельнулся.

– Я запомнил его, Бадаль.

– Оно для безмолвной страницы.

– Какой-какой страницы?

– Для пустой. Той, на которой написана только правда. Той, которая не лжет. Для безмолвной страницы, Сэддик.

– Это еще один стих?

– Главное, не пиши его на пустой странице.

– Не буду.

В его голосе звучало странное удовлетворение. Сэддик плотным клубком свернулся рядом с Бадаль – совсем как костогрыз, когда костогрызы были обычными домашними зверьками, – и уснул. Бадаль с аппетитом смотрела на его руки.

– Я объелся, – произнес король Тегол и, взглянув на гостью, добавил: – Простите.

Капитан Шурк Элаль посмотрела на него, не донеся хрустальный кубок до полных, ярко накрашенных губ.

– Еще один распухший член за моим столом.

– Вообще-то это королевский стол, – заметил Бугг.

– А я и не в буквальном смысле.

– Вот и славно! – воскликнул Тегол. – А то здесь рядом сидит моя супруга. И хоть ей не нужно ни в чем себя ограничивать, продолжим разговор метафорически.

Король нервно забегал глазами и спрятался за кубком.

– Все как в былые времена, – сказала Шурк. – Если не считать неловкого молчания, безумного изобилия и веса целого королевства на наших плечах. В следующий раз напомни мне, чтоб я отказалась от приглашения во дворец.

– Не терпится снова ощутить покачивание палубы под ногами? – спросил Тегол. – О, как я скучаю по морю…

– Как ты можешь скучать по тому, чего никогда не испытывал?

– Логично. Мне нужно выражаться точнее. Я скучаю по ложной памяти о морской жизни. Это я так выражаю солидарность.

– Не думаю, муж, что нам стоит обсуждать за столом желания капитана, – проворчала королева Джанат себе под нос.

Шурк, тем не менее, услышала.