Терри Пратчетт - Ноги из глины [litres]

– Кажется, мне и здесь не найдется места, – вздохнула Шельма. – Я как будто… везде чужая.

Ангва посмотрела на маленькую фигурку, которая семенила рядом с ней. Знакомые мысли. Свой уголок нужен всем, не только Ангве, и порой такой уголок можно найти только у себя в голове. К тому же ей на удивление нравилась Шельма. Может, из-за своей серьезности. Или из-за того, что она была единственной, не считая Моркоу, кто разговаривал с Ангвой без тени испуга. Все потому, что она не знала. Ангва дорожила этим незнанием и хотела его сохранить, но помимо этого, она видела, что Шельме пора что-то менять в жизни.

– Мы как раз идем мимо улицы Вязов, – осторожно сказала она. – Заскочишь ко мне на минутку? Я бы с тобой кое-чем поделилась…

«Мне это все равно не пригодится, – сказала она себе. – Когда я отсюда сбегу, мне вряд ли удастся много взять с собой».

Констебль Водослей смотрел в туман. Смотреть он умел отлично – почти так же хорошо, как сидеть на одном месте. А еще он был настоящим мастером в том, чтобы не издавать ни звука. Молчаливость была среди его самых сильных качеств. Когда дело доходило до ничегонеделанья, его тоже было трудно превзойти. Но способность замирать и не шевелиться оставалась его главным достоинством. Если бы его позвали на мировое первенство по неподвижности, он бы даже не шелохнулся.

Теперь он сидел, подперев голову руками, и смотрел в туман.

Белая пелена укутала весь город, и отсюда, с высоты шестого этажа, могло показаться, что внизу плещется холодное море, залитое лунным светом. То тут, то там из этого моря высовывались башни и шпили, но все звуки были приглушены и едва доносились до верха. Полночь пришла и ушла.

Констебль Водослей смотрел в туман и думал о голубях.

У констебля Водослея было довольно мало жизненных стремлений, и почти все они касались голубей.

Несколько человек ковыляли – а один даже катился – сквозь туман, как Четыре Всадника какого-то местечкового Апокалипсиса. У одного на голове сидела утка, и, поскольку за вычетом это удивительной особенности он был почти в здравом уме, его прозвали Человеком-Уткой. Другой, который беспрестанно кашлял и отплевывался, был известен как Генри-Гроб. Третьего, безногого мужчину на маленькой тележке, без всякой видимой причины называли Арнольдом Косым. А четвертого звали Старикашка Рон, и он повсюду носил свой Запах.

Рон вел на веревке серо-бурого терьера с изодранными ушами. Но, по правде говоря, со стороны было трудно судить, кто кого ведет на самом деле и кто из этих двоих, если что, опустится на землю, повинуясь хозяйскому приказу: «Сидеть!» Потому что, хотя собаки-поводыри для тех, кто обделен зрением или слухом, – привычное явление во многих мирах, Старикашка Рон был первым, чей пес взял на себя мыслительные функции.

Пес, а вслед за ним и нищие направлялись к темной арке моста Призрения, который по меньшей мере один из них называл домом. Другие называли его соответственно «Кхххррр-тьфу!», «Ха-ха-ха! Ой!» и «Разрази меня гром, десница тысячелетия и моллюск!»

Они брели вдоль реки и передавали из рук в руки жестяную банку, из которой по очереди отпивали, рыгая и причмокивая.

Пес остановился. Нищие за его спиной чуть не налетели друг на друга.

Кто-то шел им навстречу по набережной.

– О боги!

– Тьфу!

– Ой!

– Разрази его гром!

Нищие прижались к стене, и мимо них проковыляла бледная фигура. Она хваталась за голову, как будто пыталась за уши поднять себя над землей, и время от времени билась лбом о близлежащие здания.

На глазах у нищих она выдернула из земли причальную тумбу и начала колотить себя по голове. Наконец чугун не выдержал и треснул.

Фигура бросила тумбу, запрокинула голову, разинула рот, из которого полился красный свет, и заревела раненым быком. А потом, шатаясь, пошла дальше в темноту.

– Опять этот голем, – сказал Человек-Утка. – Белый который.

– Хе-хе, у меня, бывает, по утрам так же башка трещит, – сказал Арнольд Косой.

– Я в големах кое-что смыслю, – сказал Генри-Гроб и тщательно выверенным плевком сбил со стены жука в двадцати футах от себя. – Они так не орут. Нет у них голоса.

– Разрази меня гром, – сказал Старикашка Рон. – Хрусь-хрясь – и в топку вместе с моллюском! А червячок-то в другом сапоге. Попробуй проверь!

– Он говорит, это тот самый, которого мы недавно видели, – сказал пес. – Помните, когда кто-то прихлопнул старого священника.

– Думаешь, надо кому-то доложить? – спросил Человек-Утка.

Пес покачал головой.

– Не надо, – сказал он. – У нас тут теплое местечко, незачем его светить.

И они впятером похромали дальше в сырую тень.

– Чтоб им пусто было, этим големам! Отбирают у нас работу…

– Но у нас же нет работы.

– Вот видишь, а я о чем!

– Что сегодня на ужин?

– Грязь и подметки от ботинок. Хррр-тьфу!

– Тысячелетняя десница и моллюск, вот что.

– Здорово все-таки, что у меня есть голос. Могу сам за себя говорить.

– А тебе утку не пора кормить?

– Какую утку?

Туман вокруг Пяти-Семидворья мерцал и шипел. Языки пламени лизали его клубы, едва их не поджигая. В формах остывало жидкое железо. Из цехов раздавался грохот молотов. Не время подгоняло кузнецов – их подстегивал куда более требовательный голос расплавленного металла. Хотя уже близилась полночь, в «Плавильнях, Цехах и Кузнях Рукисилы» вовсю кипела работа.

В Анк-Морпорке было много Рукисил. Это очень распространенная гномья фамилия. Именно этим соображением руководствовался Томас Смит, когда решил сменить имя. Хмурый гном с молотом, украшавший собой его вывеску, был не более чем фантазией художника. Люди привыкли, что лучшие мастера по железу – гномы, и Томас Смит счел за благо не спорить.

Разумеется, Комитет Равного Роста выступил с возражением, но дело как-то замялось, потому что, во-первых, сам комитет по большей части состоял из людей, ибо гномам было некогда хлопотать о своих правах [14] А еще они были мало озабочены вопросами роста. Есть даже гномья пословица: «Все деревья рубят у корней» – хотя говорят, что это донельзя выхолощенный перевод и буквальный смысл пословицы сводится к следующему: «Не достаешь до рук – укуси между ног!» , а во-вторых, основные претензии сводились к тому, что господин Рукисила, урожденный Смит, слишком высокий, что являло собой очевидный пример дискриминации по росту и противоречило самим правилам комитета.

Тем временем Томас отращивал бороду, нахлобучивал железный шлем, когда приходила проверка от комитета, и на каждый доллар накидывал двадцать пенсов.

Молоты ритмично падали на наковальни, приводимые в движение огромным колесом, которое тянули быки. Здесь ковались мечи и отбивались до нужной формы железные пластины. Во все стороны летели искры.