Гарет Ханрахан - Святой из тени [litres]

Рамигос не дрогнула.

– Не имеет значения, как его называю я. Так его воспринимают иные – и не мы, а боги. – Она выложила перед собой на подол дюжину божьих жетончиков. Богов Хранителей: Святого Шторма, Матери Цветов, Нищего Праведника и прочих. Символ Матери Цветов казался больше, увесистей. Эладора потянула воздух, почуяла далекий аромат полевых цветов.

– Как бы нагляднее это описать? – задалась вопросом Рамигос. – Эффро, боги идут по путям, проторенным многими поколениями смертных. Сила поклонения, частицы душ, дарованные богам, текут по этим путям, позволяют им творить волшебство, являть чудеса. Так вот, если обвести их рисунок, то силе станет легче течь. Это как вычистить сор из канала.

Келкин выдвинулся на сиденье, снова решительно бодрый.

– На что повлияет король в Гвердоне?

– Хранимым Богам долгое время молились под королевской дланью. Она им знакома, сочетается с их рисунком. Усилит их. Чем больше наш мир сообразуется с заложенным в их узорах, тем легче станет им дотягиваться до земли и взаимодействовать с нами. Вот почему Хранители отказались в первый раз принять возвращение короля – они пытались держать своих богов в узде. Морили их голодом, не давали осадок от трупов, поменяли молебны – вычеркнув из них короля.

– Сафидисты сейчас на подъеме, – заметил Келкин. Эладора практически слышала, как цокают счеты и жужжат шестерни у Келкина в голове, когда он отнимает влияние у одной ветви церкви и перекладывает его на захолустную периферию. Синтер нисходит, Сильва Даттин поднимается. Мхари Воллер всегда притягивало к власти. Она – флюгер, капля ртути, постоянно текущая под уклон. Он выкашлял сгусток слизи, сплюнул в платок. У Эладоры создалось впечатление, что принятое им решение породило этот плевок, как непременно отзванивает касса при операции с наличными.

– Мы станем твердо. Продемонстрируем постоянство. Покажем, где у нас стержень, – объявил Келкин. – Я удержу Старый город. – Он ткнул пальцем на Эладору. – Отвечаешь за победу в Новом.

Поезд приближался к Гвердону, подъезжал с юго-запада, и город наматывался на колеса. Здания вываливались из ночи, и небо впереди превращалось из чернильной темени в грязно-желтую седину, городские огни отражались от нависших сверху клубов смога. Город закрывался от ночных звезд, пренебрежительно вознося к ним уродливые промышленные башни, словно смог – его щит, одеяло, с головой натянутое на каждого из массы жителей. Шпили церквей, проносясь, походили в ее глазах на вертикальные мосты, на узкие лестницы, что тянулись пронзить тучи и пригласить богов спуститься по ним с небес. Повсюду вокруг она чувствовала присутствие незваных сил.

Когда-то Эладора приветствовала бы их с радостью. Когда мать только предалась сафидизму, начала поиски святости и заодно попыталась привлечь и дочь, Эладора бы все отдала, чтобы божье веянье нащупало ее душу, мазнуло разум святым вдохновением и приобщило к тайнам. С возрастом, когда отношения с матерью ухудшились, объятия богов стали представляться ей насилием, взломом психики. Облегчением было поступить в университет, сменить бездумное, незрячее верование сафидистов на трезвый смысл и распорядок учебы. Жить в Гвердоне – уже облегчение. Уличный гомон, непрерывный шум фабрик, галдящий порт не допускали беспризорной тишины, куда могли бы просочиться боги.

«Наверное, так же себя чувствовала Карильон», – подумалось ей. Кари сбежала из Вельдакра, удрала из дома матери Эладоры, потому что присутствие незримых богов сильнее чьего-либо еще.

Размышления о Карильон напомнили ей о размотавшейся нити. Она тихонько разбудила Рамигос – та посапывала на сиденье.

– А?

Эладора замешкалась. Она обещала Карильон молчать, но знать ей необходимо.

– Вы сказали, я не должна об этом спрашивать… но хайитянский дипломат, которого убили. Вы все-таки узнали, что с ним случилось?

Еще в полудреме Рамигос пробормотала:

– С… свидетель нашелся. – Она протерла сонные глаза, потом уставилась на Эладору, как на образец для анализа. – Но мне нельзя говорить об этом. А почему ты спрашиваешь?

Эладора с заиканием открыла рот:

– Ха-хайитянский чиновник погиб как раз перед тем, как все началось. Мне кажется, это су-существенно.

Возникла долгая пауза.

– Упражняйся в заклинаниях, если ум занять больше нечем. – Рамигос опять погрузилась в сон.

Или притворилась спящей. Эладора чувствовала, что чародейка наблюдает за ней, зрачки проблескивали из-под отяжелевших век. Незримые силы вились вокруг них, пока поезд мчался сквозь сумерки.

К тому времени как они высадились на станции, перевалило далеко за полночь. Эладора поискала по вагонам и нашла сонного Эмлина, ехавшего вместе с Риадо и парой письмоводителей. Эмлин и Эладора пошли пешком по полутемной извилистой пещере станции, спускаясь к нижним уровням гвердонской подземки.

В городском поезде сперва было тесно, повсюду гудели разговоры о появлении короля из старых легенд, но большинство пассажиров высыпало на площади Мужества. Пока они с Эмлином сидели и ждали отправки, стражник дозора на платформе присматривался к ним с вопросительным выражением. В нижней Мойке по ночам опасно; Эладора мысленно повторила свой чародейский заговор на случай неожиданных неприятностей.

Доктор Рамигос оказалась права – этот ритуал придавал спокойствие.

Поезд дернулся, пополз вперед и загрохотал тьме навстречу. Теперь они в вагоне одни.

– Эмлин? Пожалуйста, прости меня за то, что произошло на Фестивале. Та женщина – моя мать. Она меня разыскивала, не тебя. Она…

– Я не хочу об этом говорить, – сказал он. Бедного мальчишку теперь еще и Эладора пугает. Он вжался в сиденье, будто к спинке его пригвоздили. Зрачки со страху расширились, и Эладора вспомнила, как на мгновение ей сверкнули восемь точечных огоньков, восемь глаз отразили пламя занебесного гнева матери. «От тебя смердит. Ну-ка покажись».

Проще некуда будет донести на него, как на незаконного святого. Она сможет провернуть это дело, даже минуя официальные каналы – попросит посодействовать Рамигос. Избавит Алика от скандала. Келкин, вероятно, потребует отстранения Алика без лишнего шума; она уже представила, как он это проделает. Абсалом Спайк нависнет над Аликовым порогом, убедительным голосом растолкует, что так надо – надо для партии.

«Лицемерка!» – вскричала другая ее часть. Прикосновение святости к самой Эладоре тщательно скрыли, наряду с грехами прочих, замешанных в Кризис. Хранителей, алхимиков, семьи Таев, Келкина – замарался каждый.

– Я отведу тебя домой, – пообещала она.

– Только не рассказывайте отцу! – неожиданно выпалил мальчик.