Екатерина Белецкая - Холод

Не может быть.

У них есть ключи?

Гала, держась за стену, кое-как поднялась на ноги.

Пусть произойдет чудо, думала она в этот момент. Пусть произойдет чудо, и они меня отсюда выпустят! Неважно, кто они, неважно, зачем пришли, важно только одно — сейчас дверь откроется, и…

Побежать?

Гала отпустила стену — и едва не упала. Перед глазами замелькали огненные точки, голова закружилась во сто крат сильнее, чем раньше. Не получится побежать. Никак не получится.

Замок щелкнул, дверь тихо скрипнула, открываясь.

Она смотрела на них — а они смотрели на неё.

Гала: двое, причем оба полукровки, один почти совсем как человек, второй — с меньшей долей человеческой крови; молодые, лет по тридцать, и оба — с волосами, удивительно, но у обоих были волосы, у одного черные, у другого трехцветные, невероятно; одежда самая простая, но она уличная, а значит, они вошли в институт с улицы, и даже не подумали переодеться… на лице трехцветного — сильнейшее замешательство, а черноволосый… почему они оба молча стоят и смотрят на неё, кто они, откуда они здесь?

Кили: беспощадно яркий свет стоваттной лампочки, комната, которая когда-то, неимоверно давно, сорок лет назад, была его комнатой, и он бы никогда не узнал этой комнаты, если бы не окно и пейзаж за ним, потом что в комнате ничего от прежней жизни не осталось; и женщина, маленькая, хрупкая женщина, одетая в изорванный, заляпанный бурыми пятнами халат, с разбитым лицом, которая стоит, держась за стену; и удивительный, невероятный диссонанс — эта ужасная комната (он не понимал, почему комната, которую он так хотел увидеть, вдруг стала ужасной), и эта женщина — точеная, легкая, с бронзовыми вьющимися волосами, удивительно красивая женщина, которой место, наверное, в какой-нибудь сказке, но вовсе не здесь…

Ит: на мгновение словно бы исказившееся пространство, скомканное время, мир, который из трехмерного схлопнулся в двухмерный; рисунок сангиной по рыхлой бумаге — силуэты. Несколько штрихов — окно, абрис косой крыши, размытый, нечеткий; кровать, простая железная кровать, заваленная пропитанными свернувшейся кровью тряпками — мазок, штрих, пятно; и уже детальная прорисовка, потому что все остальное не более чем фон… детальная прорисовка — рыжеволосая тоненькая женщина, с неимоверным удивлением смотрящая на зрителя… зритель смотрит на картину, с картины смотрят на него… Этого не может быть, но это есть, и даже интересно, что скажет Скрипач, когда увидит, чьи у него самом деле глаза и волосы, и какая же она чудесная, и как жаль, что…

— Кто вы такие? — спросила Гала.

Уговаривать Галу не пришлось — она оказалась готова идти с ними без всяких объяснений, вот только проблема была в том, что идти Гала не могла. В результате Ит решил, что хватит с них на сегодня предосторожностей, и вызвал Скрипача.

— Ну и чего там такое? — ехидно спросил Скрипач, как только заработала связь. — Только не говори «Хьюстон, у нас проблемы». Их и так предостаточно.

— Хьюстон, у нас проблемы, — вздохнул Ит. — Пришли Саба, пожалуйста.

— Охрана спит?

— Спит. Мы не сможем ее вынести, тут…

— Так.

— Да, так. Смирись уже с реальностью, какая она есть. Именно так. Рыжий, давайте быстрее. Сейчас четыре утра, из города надо успеть убраться до шести.

— Убраться, чтобы потом вернуться, — проворчал Скрипач, сдаваясь.

— Да. Ты сам понимаешь, вернуться необходимо… будет. Он вышел?

— Вышел. Ит, а это точно…

— Да. Это точно. Скоро сам поймешь. И еще момент. Рыжий, тут, кажется, кое-что начинает проясняться.

— Что именно?

— В общем, сюда нам тоже придется вернуться.

То, что происходило дальше, Гала запомнила смутно — по всей видимости, сотрясение оказалось серьезнее, чем она предположила вначале. Кажется, ее нес на руках какой-то здоровенный рауф, потом она очутилась в машине — запах бензина, масла, металла — и машина куда-то ехала, причем ехала долго, она кружила по предрассветному пустому городу, ныряя в переулки, проскакивая площади и проспекты. Вся эта карусель улиц, домов, подворотен слились тогда для Галы в неразличимое разноцветное пятно. С ней рядом сидел тот гермо, у которого были трехцветные волосы; сидел, придерживая, и постоянно спрашивал о чем-то. Что-то вроде «вам плохо?» и «вы меня слышите?». Потом, наконец, машина остановилась, дверь открылась, и Гала ощутила запах — свежий, весенний запах. Тающий снег, ветер, влага, мокрое дерево, сырая земля. Кое-как открыв не заплывший глаз, она увидела, что машина стоит на лесной опушке, на узкой дороге.

— Сейчас будет получше, — пообещал чей-то голос. — Мы уже почти на месте. Потерпите немного.

— Вы меня задушите? — слабым голосом спросила тогда Гала.

— Ну вот еще, — проворчал голос в ответ. — Делать мне больше нечего.

Дальше ее вроде бы снова несли на руках, но совсем недолго.

А потом была тьма, мягкая теплая тьма, в которую Гала нырнула, не задумываясь, нырнула с облегчением, потому что ей показалось в тот момент, что это и есть смерть, к которой она стремилась, и если смерть выглядит так, то это, пожалуй, лучшее, что могло с ней случится.

Проснулась Гала от шума — кто-то невидимый уронил неподалеку что-то непонятное, но, судя по звуку, железное, и довольно тяжелое.

— Безобразие, — отчетливо произнес чей-то голос. — Потише нельзя? Человек спит, а он кастрюлями кидается!

— Я не нарочно, — отозвался другой голос.

— Идиот!!!

— Ты орешь громче, чем я кастрюлю…

— А ну заткнулись оба, — приказал третий голос.

Гала открыла глаза (не поняв сразу, что открылись оба глаза), приподнялась на локтях, и стала осматриваться. Уже через несколько секунд она с удивлением поняла, что находится в деревенском доме, причем очень старом, и основательно заброшенном. Низкий просевший потолок, подслеповатое грязное окно, занавешенное истлевшей и выцветшей тряпкой, отслоившиеся от покосившейся стены обои, некогда голубые, и даже, кажется в цветочек, теперь же серые, и все в потеках; кровать, на которой лежит сейчас она сама — тоже старая, деревянная… но, вопреки ожиданиям, запахи в доме витали сейчас живые, теплые. Пахло мылом, жаренным луком, и гречневой кашей.

— Я уже не сплю, — сообщила Гала в пространство. — Кидайтесь кастрюлями на здоровье.

Она сама удивилась, почему это сказала — ведь, по идее, у нее не было ни единого повода шутить. Где она? Неизвестно с кем, неизвестно где, неизвестно почему. Но фраза про кастрюли пришла ей в голову, и была озвучена до того, как Гала успела осознать всю её абсурдность.

— Проснулись? — спросил голос. — Очень хорошо. Сейчас будем завтракать.

Гала села, придерживая одеяло, и оглянулась. Говорил, оказывается, рауф, мужчина — большого роста, трехцветный, он сидел сейчас за столом, и возился с каким-то прибором, больше всего похожим на радиоприемник. Интересно, как он тут ходит? подумалось Гале. Потолок же совсем низкий.