Екатерина Белецкая - Холод

Потом Галу били в четыре руки — в коридоре, при всем честном народе, который, конечно, весь высыпал в коридор, потому что упустить подобное зрелище означало себя не уважать.

Потом ее втолкнули в какую-то подсобку, и через час туда пришел священник, но в подсобке ему показалось неудобно говорить, слишком тесно, поэтому их переправили в кабинет Марии Михайловны, и беседа со священником длилась в результате больше часа: Гале вменялся в вину грех смертоубийства и диверсия.

— Убийства? — переспросила тогда Гала. — А намерено заражать детей — это, по-вашему, не убийство?

— Это есть не убийство, а промысел божий, — прогудел в ответ священник. — Ибо всевышний сотворил эту напасть для скорейшего очищения нашей земной обители от…

— Ну так я еще сильнее ускорила очищение, — дернула плечом Гала. — В чем проблема?

— Ты эксперимент сорвала, дура, — рявкнул священник, теряя терпение. — Ты на чьей стороне вообще, сучья дочь? На нашей или на ихней? Ты зачем гриб изрезала, раскрыться ему не дала? Зачем выблядку этому голову располосовала?

— Он не выблядок, а мальчик, — звенящим голосом возразила Гала.

— Он не мальчик, а сучье семя, — отрезал священник. — Рожденное блядью от нечистых. Демонов высер. Кого защищаешь, женщина? Кому служишь?

— Никому, — Гала отвернулась. — Я не раб, чтобы кому-то служить.

— Да, ты не раб. И не женщина. Ты выродок, — священник встал, давая понять, что разговор окончен. — А как поступать с выродками, уже давно решено.

Он развернулся и вышел, больше ни разу не взглянув на Галу.

К вечеру, когда стемнело, ее заперли в ту самую шестую комнату, предварительно отобрав всё, что можно было бы использовать для самоубийства. Отобрав, а потом снова избив — видимо, чтобы совсем пропала охота что-то предпринимать.

Первый час Гала сидела у стенки, на полу, пытаясь как-то придти в себя. Болели руки, болел живот, болела грудь, болела левая скула, по которой пришелся чей-то очень сильный удар, болела голова, левый глаз заплыл почти полностью. Во рту ощущался мерзкий привкус крови, а еще ей очень хотелось пить, но воды в комнате, конечно, не было.

«Скоро всё кончится, — утешала себя Гала. — Должно же оно было как-то кончиться, верно? Ну вот и кончится. Лучше бы побыстрее, конечно, но ничего, я потерплю. Терпела же раньше, и сейчас потерплю. Может, я действительно выродок, но я все равно никогда не смогла бы смириться с тем, что они все делают. Вообще все. Да, я знаю, знаю. Они все правы. Это я не права. Но даже когда они будут меня убивать, я не сумею себя заставить поверить в их правоту».

За пятьдесят два года своей жизни Гала успела осознать многое, в частности то, что её ощущение правоты диаметрально противоположно тому ощущению, которое её все это время заставляли принять. Вроде бы правильные вещи превращались в её голове в неправильные, когда-то она пыталась проникнуться теми идеями и настроениями, которые витали вокруг, но так и не смогла. Что-то противилось этому, что-то не позволяло сдаться, что-то не давало принять эту новую (или относительно новую) правду… или то, что они выдавали за правду.

Вот, например, дети. Гала покосилась в сторону кровати, на которой до сих пор лежала груда окровавленных тряпок — тело Фенита, конечно, сразу же унесли в подвал. Любила ли она детей? Когда-то — очень. Именно поэтому Гала, не взирая на недовольство семьи, пошла учиться на детского врача-терапевта. Именно детей она считала в первую очередь достойными доброты и участия, именно им хотела помогать. Но потом, когда ей было чуть меньше тридцати, мир начал меняться, и в какой-то момент Гала с ужасом поняла, что помогает она вовсе не детям, а чему-то… непонятно чему. Даже не «кому», а именно «чему» — и откровение это вызвало у нее оторопь. Это были не-люди, и приводили или приносили с собой они не-детей. Гала не могла себе объяснить того, что ощущала и видела; она сперва списала это свое чувство на профессиональное выгорание, но выгореть в двадцать восемь лет — это как-то рано. Слишком рано. Гала на полгода оставила практику, тогда еще такие номера проходили, и проработала эти полгода у мамы в бухгалтерии, курьером. Почувствовав, что отдохнула, вернулась обратно — и в первый же прием ощутила то же самое, что и раньше, но только раза в три сильнее.

Пришлось стиснуть зубы и терпеть. И она терпела — не смотря на то, что с каждым годом поток пациентов становился все больше, а лица людей, входящих в ее кабинет — все тупее и злее. Не выдержала Гала в сорок два, после визита очередной матери, вошедшей в ее кабинет с тремя детьми. Осмотреть требовалось среднего. Младший, к счастью, вел себя тихо, потому что все время приема увлеченно сосал материнскую грудь, а вот старший принялся разносить кабинет, едва переступив порог. Он опрокинул приставной столик с инструментом, свалил на пол груду бумажных карт, перевернул стул, потом выхватил у Галы ручку, и принялся рисовать ею на стене.

— Попросите его прекратить, пожалуйста, — попросила Гала.

— Чего эта? — тут же взвилась мать. — Он ангелочек еще, дитя божье. Он играет. Чего ему прекращать?

— Он раскидал документы и отобрал мою ручку, мне писать нечем, — Гала старалась говорить очень спокойно. Максимально спокойно, потому что знала — если сорвешься, тебе несдобровать. Такие же матери бывали в ее кабинете по тридцать раз на дню.

— А ты другую возьми, — фыркнула мать. — Тоже мне, королева. И карты собери, не мне спину гнуть. Давай-давай, шевели жопой, докторица.

Осмотрев младшего, Гала достала из ящика карандаш — ручку вернуть так и не удалось — и принялась писать назначения.

— Чего ты там корябаешь? — спросила баба. Кажется, молчание и покладистость Галы ее разозлили. — Говори давай, что ему пить, как лечиться! Я твои каракули не разберу. Специально так пишешь, издеваешься?

— Это рецепт, в аптеку, — принялась объяснять Гала. — Антибиотик, детский. Пить два раза в день, по таблетке, утром и вечером…

— Биотик?! — ахнула мать. — Совсем схренела, курва?! Он ребенок еще, потравить решила, биотик ему назначать?! Давай нормальное пиши! Горло чем лучше полоскать, куда примочку приложить…

— У мальчика ангина, её не получится вылечить полосканием или примочкой, — попыталась объяснить Гала. — Это серьезное заболевание, и…

— Сейчас пойду к твоему начальству, и расскажу, что ты детям малым биотики назначаешь!!! — заорала баба. Младенец, наконец, отпустил её грудь — и тут же заплакал. Испугался материнского крика. Даже старший сын, до этого успевший основательно испортить краску на стене, выронил ручку, и, кажется, присел от ужаса. — Он тебе назначит, курве!!! Расселась тут, детей травит! Жидовка рыжая!

— Я не еврейка, — невесть зачем ответила тогда Гала. — Моя фамилия — Солнцева, Галина Андреевна Солнцева, это написано на двери кабинета. У меня русская фамилия. Уж не знаю, чем вам не угодили евреи…