Екатерина Белецкая - Холод

— Ага, и поэтому устраивает потопы и постоянно чистит этот самый мир. В котором явно что-то постоянно идет не так, как ему хочется, — хмыкнула Эри. — Ну когда они наконец вернутся? Сдались им эти кассеты…

— Кассеты ладно, вот радиатор, — Саб вздохнул. — В любом случае, завтра выезжаем. День в Москве, полночи тоже, а потом — на Юг. Нам действительно пора.

— Чайковский? Скрипач, конечно, он запрещен, — Гала с недоумением посмотрела на рыжего. — Он же… не хочу произносить это слово. Прости. Да, он запрещен, и Верди запрещен, и Штраус.

— А Верди-то за что? — опешил Скрипач.

— За национальность. Равно как и Штраус.

— Ясно… А Вивальди, часом…

— Не помню, — призналась Гала. — Но Вивальди мы не купили.

— Бетховен тоже запрещён? — с интересом спросил Ит. Во время покупки кассет он сторожил машину, и с купленным набором ознакомиться ещё не успел.

— А как же, — засмеялся Сэт. — Я когда-то интересовался музыкой, и я даже знаю, за что именно запрещен Бетховен. Его музыка — это математика в чистом виде, она заставляет думать. Поэтому признана опасной и порочной.

— Он писал для церкви, — напомнил Ит, объезжая лужу, которая показалась ему если не бездонной, то стремящейся бездонной стать.

— Не для этой точно. И потом, это у вас он писал для церкви. У нас он для неё не писал, — возразил Сэт. — Паганини, кстати, тоже запрещен.

— Спасибо за кассеты, — в которой разу уже произнес Кили. — На всю жизнь хватит! Полторы сотни, по девяносто минут, да еще и английские. Если аккуратно хранить и не слушать слишком часто… да они по тридцать лет живут, и ничего им не делается, — принялся он рассказывать. — У Ашура я видел с десяток кассет, так вот, им больше тридцати было, и звучали как новые.

— И что же слушал Ашур? — с интересом спросил Скрипач. — Что-то мне подсказывает, что уж точно не Чайковского.

Кили рассмеялся.

— Воровские песни он слушал. И цыганские. Они не то чтобы под запретом, просто не рекомендуются. Ну и эти слушал… — Кили потупился. — Спектакли.

— Что за спектакли? — не поняла Эри.

— Ну… это… как же сказать-то… — мялся Кили.

— Скажи как есть, — приказал Саб.

— Про любовь.

— Что-то мне подсказывает, что это была не та любовь, о которой некоторые подумали, — проворчал Скрипач. — Порнография, что ли? На кассетах? Аудиопорно?..

Кили тяжело вздохнул.

— Вроде того. Охи там всякие, вздохи, звуки… ну не мучайте вы меня! — взмолился он. — Зря я вообще про это сказал.

— Не зря, — возразил Ит. — Я-то, признаться, думал, что этому миру уже нечем меня удивить. Оказывается, ошибался. Оказывается, есть.

— Да уж, — согласился Скрипач. — До этого момента мне подобное и в голову не приходило…

Выехали с утра пораньше, причем толком не выспались — Иту поздно вечером пришлось всё-таки поменять потекший радиатор, благо, что удалось достать новый. Сэт предложил поспать подольше, но решили не спать. Если мы не будем действовать по плану, мы вообще никуда не уедем, справедливо сказал Скрипач, и с ним согласились. Да, не уедем. Мы и так тянем и тянем время, непонятно с какой целью, а тянуть его больше уже нельзя.

Почему нельзя — не проговаривал вслух никто, не смотря на то, что у каждого на самом деле были свои причины. Нельзя, и всё тут. Словно невидимая рука толкает в спину: скорее, скорее, торопись. Ведь еще столько всего нужно успеть, прежде чем уйти. И доехать. И как-то устроить. И мост.

И память…

Исчезающая память была даже страшнее той невидимой руки. Самым худшим кошмаром Ита стало то, что он начал ощущать всё нарастающее равнодушие — и у него в глазах темнело от ужаса осознания того факта, что в один день он проснется, и ему станет всё равно. Он не узнает Скрипача, не узнает своего отражения в зеркале, и даже не вспомнит ничего, и ничего не ощутит. Что останется? Тело? Равнодушное, пустое тело, которое, вполне вероятно, сможет ходить, произносить слова, есть, спать, но в котором не будет уже его памяти, и, соответственно, его самого?

Эри тоже ощущала их ужас, но сама она ощущала ещё и кое-что другое — полную невозможность им как-то помочь, и свою вину, которую нечем искупить. Если бы не она, этого всего бы не случилось. Если бы она как-то могла контролировать то, что делала, если бы мосты можно было строить осознанно… но получилось то, что получилось. Эри старалась скрыть то, что ощущает, и, кажется, о том, что с ней, догадался только Саб — но он отлично умел молчать, и ничем её не выдал.

Смятение. Сам же Саб находился в смятении, и чувствовал страх, вот только причины этого страха он не мог объяснить даже себе. Чудовище за стеклом, вот единственная аналогия, которая приходила Сабу в голову. Очень страшное чудовище за стеклом, но оно не способно ему навредить. Оно очень хочет этого, но Саб для него сейчас недосягаем. Однако страх от этого меньше не становился, потому что Саб знал — любое стекло прочно не до бесконечности, рано или поздно оно даст трещину, и тогда… что будет тогда, Саб не знал, но что это нечто хорошим быть не может, знал тоже.

Гала, Кили, и Сэт тоже боялись, но они, к счастью, боялись вполне конкретных вещей. Надо добраться до свободной зоны, правильно? Добраться туда, куда собрались. По крайней мере, есть некая определенность, и есть цель, это уже немало. Однако путь, судя по всему, будет не очень простым: надо как-то миновать патрули, надо, чтобы машина выдержала дорогу, надо будет потом устроиться на новом месте. Страх, который достался им, был страхом неудачи, и, к счастью, этот страх по сравнению с другими выглядел необоснованным и маленьким. Об этом Скрипач им как-то и сказал. Не беспокойтесь вы так, попросил он. Всё получится. Вот увидите. Точно говорю, всё получится, причем, скорее всего, даже лучше, чем вы сейчас можете себе представить. Мы вам поможем, мы вас не бросим, поэтому прекращайте волноваться, и подумайте лучше… ну, вы же взрослые давно, способны сами решить, о чем и впрямь стоит думать. Вот об этом и думайте. А про остальное не волнуйтесь.

— Никогда не была в Пушкинском музее, — призналась Гала. — И, наверное, не буду.

— Не считая этого раза, — кивнул Скрипач. — И все-таки, Саб, может быть, ты объяснишь, для чего мы туда идем? Ты уже черти сколько времени молчишь, а теперь тащишь нас сюда… зачем?

Саб ответил не сразу. Машина сейчас стояла в переулке, и стоять ей тут придется еще долго — ждали наступления ночи. Сэту и Сабу было неудобно, оба они сейчас сидели на заднем сиденье пикапа, но даже там, в самом просторном месте, не было возможности ни нормально выпрямиться, ни вытянуть ноги. Тесно. Машина неплохо подходила для людей и гермо, а вот для больших мужчин рауф годилась не очень.

— Ну? — еще раз требовательно спросил Скрипач. — Ты будешь говорить или нет? Чем ты вообще занимался последний месяц?