Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 1 [litres самиздат]

Да ещё и этот сон. И почему мне мать с отцом в такой ситуации приснились?

Родители погибли в автокатастрофе, как рассказывала тетя Маша. Она всегда твердила, что отец являлся примером для подражания, а от матери никто не слышал плохого слова. И что я должен быть таким же, а не лазить по соседским огородам и не ругаться с мальчишками в голос.

Тетя Маша рассказывала, как наша машина слетела с дороги и перевернулась в овраге. От удара закоротило проводку, и машина загорелась. Отец с матерью не успели выбраться, а меня нашли неподалеку, израненного и лежащего без сознания. Я этого не помнил почему-то, словно ластиком стерли из памяти целый кусок. Как в «Джентльменах удачи» – здесь помню, здесь не помню.

Причем здесь оборотни? И тот, с белым пятном – во сне и наяву. Казалось, что голова лопнет от количества накопившихся вопросов.

Так, в полной темноте, слушая храп, доносящийся сверху, и думая как дальше быть, я провожу неизвестно сколько времени. Может час, а может быть и пять. Пока не слышу, как в оконное стекло дзинькает камушек.

В темноте полностью теряется ощущение времени. Минуты превращаются в часы. Секунды ползут так медленно, словно время, которое пролетает при солнечном свете, в темноте отыгрывается за столь пренебрежительное отношение.

В детстве мы играли в космонавтов и запирали одного из друзей в подвале дома на полчаса – проходили «испытание космосом». Я помню своё испытание. Помню, как выключился свет, и в темноте исчезло переплетение сырых труб. Серые стены с упавшими кусками штукатурки, закопченный потолок – всё ушло в безграничное «нигде» и бескрайнее «никуда».

Я осознавал, что рядом распределитель, лишь протяни руку и нащупаешь ржавый вентиль холодной воды. Осознавал, но казалось, что сидишь один посреди немыслимой вселенной. И нет ничего, ни стен, ни потолка, лишь один уходящий в бесконечность бетонный пол. Многие из ребят не выдерживали испытания, с криками бились в железную дверь, требуя освобождения.

Ну, что в этом такого?

Посиди полчаса, помурлыкай под нос песенки и всё – выходи на солнышко и щурься, пока не привыкнешь. Нет, фигушки, в темноте разыгрывалась фантазия, и ночные кошмары выползали наружу.

Страхи, бледнеющие днем, в кромешной тьме наливались реальной осязаемостью. И боишься протягивать руку, чтобы нащупать вентиль. Страшно. Вдруг наткнешься на когтистую лапу, или положишь ладонь на острые клыки? Страшно идти по стенке – чтобы не встретиться с холодным скользким телом, которое сразу заключит в липкие объятия. Далеким кусочком разума я понимал, что это лишь воображение, и ничего нет, но справиться со страхами очень трудно.

Такие мысли приходят и сейчас, но теперь чудища реальны, и они ищут именно меня.

За несколько часов зрение адаптируется, и я могу различать отдельные предметы в кромешной темноте. Длинный ряд банок подпирает стену, сваленная горой картошка издает пряный запах, в соседнем углу белеют кочаны капусты. Четыре бадейки с клюквой и несколько пузатых банок с жидкостью дополняют картину. В целом – хороший и добротный подвал.

В стекло ещё пару раз тренькает, потом гудит Федин басок и дребезжит женский голос.

– Григорьевна, да отвяжи ты эту веревку!

– Чогой-то я её отвязывать-то буду? Не я завязывала, не мне и развязывать.

– Да мы со Славой поспорили, что я смогу войти, не касаясь веревки. А о том, что её может потрогать кто-то другой – договора не было.

– Ой, мальчишки, все игры у вас какие-то дурные. Пора ужо детишек нянчить, а вы всё с верёвочками играетесь. Вон, глянь-ка, как Маринка с соседнего дома глаз на тебя положила. Так и прыгает к окну, когда на мотоциклетке проезжаешь. Ты чего мокрый какой?

– Да знаю я, Григорьевна, про Маринку. Вот просплюсь и сразу же сватов пошлю. Сейчас же отвяжи веревку, жалко, что ли? Вспотел я сильно, пока с тобой разговаривал, оттого и мокрый. Вот.

Вячеслав громко выводит рулады, и не обращает внимание на разговор за окном. После нескольких минут препираний калитка бренчит пружиной.

Когда слышатся шаги, храп Вячеслава несколько стихает, словно он что-то почуял. Шаги уверенно приближаются ко входу, раздается легкий шелест отрываемой двери. Я замираю, когда Фёдор останавливается надо мной.

Слышится бульканье и жадные глотки.

– Эй, Вячеслав Михайлович, а где наш гость? – раздается голос Федора.

Я выдыхаю с облегчением – не забыли.

Храп Вячеслава прерывается на миг, но после продолжает греметь с удвоенной силой. Шаги скользят к кровати, и, судя по заскрипевшим пружинам, Федор принимается трясти товарища.

– Ну, чего еще? – раздется недовольный голос Вячеслава.

– Вячеслав Михайлович, где парень? Куда его засунул?

– Ну, где он ещё может быть? В подполе конечно. Вертушки прибегали, вот я спрятал его от греха подальше. Ты сам-то как? – босые ноги шлепают по полу.

– В норме.

В мое убежище падает белая полоска, и в свете открывшегося люка показывается ухмыляющаяся рожа Вячеслава:

– Ты уж извини, что задержал так долго – нужно было, чтобы вертушки подальше умчались. Вылазь, и это… огурчиков захвати!

Так и хочется запулить в него трехлитровой банкой. Я сдерживаюсь, хотя в такую широкую луну невозможно промазать. Ноги затекли и кажутся толстыми ватными рулонами. Пару раз щипаю кожу на бедре – боль не чувствуется. М-да, скоро в атаку кинутся злые мурашки, будут втыкаться раскаленными иголками, и я вознесусь на вершину блаженства.

С кряхтеньем выбираюсь на поверхность, щурюсь от яркого света из окон. Вячеслав возвращается из кухни с алюминиевыми плошками и буханкой хлеба.

– Ого, да у тебя даже роговицу не видно, один сплошной зрачок. Поморгай чаще и привыкнешь, – Федор усаживает меня на поцарапанный табурет.

Я так и делаю. За окном весело сияет солнце, а на будильнике, что гордо красуется на телевизоре, стрелки показывают три часа. Нормально посидел в холодке – хватило времени подумать. Правда путного так ничего и не придумал, остается ждать объяснений от ребят.

И вдруг как молнией бьет по позвоночнику. Я даже оглядываюсь – нет ли позади меня какого-нибудь ненормального электрика. Нет, электрика с оголенным проводом нет, зато остается новое ощущение.

Меня тянет в Шую. Ни с того, ни с сего. Сильно тянет, будто невидимая рука тащит за шкирку, как кошка переносит котенка на безопасное место.

Я чувствую такую сильную тоску по этому городу, что не передать словами. Убегал ночью, а днём очень сильно хочется вернуться.

Я ещё раз себя щипаю. Нет, не сплю. Меня тянет в Шую. Взять, подняться и двигаться в ту сторону, пешком ли, на велосипеде или другом транспорте – неважно. Мне хочется вернуться…

Вячеслав убирает со стола следы вчерашних посиделок, а из кухни торжественно выносится кастрюля с ароматными щами. От такого я не могу отказаться и справляюсь со странной тягой. Федор же тем временем начинает рассказ, не забывая опрокидывать ложку.