Вадим Калашов - Хольмганг [сборник litres]

Эгиль не глядя, бросил красивую флягу красивой девушке. Поймав, дочь шейха поставила её на палубу.

– Почему ты не пьёшь? – поинтересовался Гуннар. – Это очень ценное вино. Мы, викинги Страны Льдов, пьём его только с лучшими друзьями,

– Владыка Неба и Земли мне запрещает, – ответила дочь пустыни.

– Глупый бог, – авторитетно сказал викинг и замолчал.

– Ты постоянно дёргаешь шеей. Ты привык к тому, чтобы борода росла, а шея была гладкой. Тебе нельзя дёргать шеей, повязка спадёт, – заметила дочь пустыни.

Гуннар задрожал, когда после этих слов она осторожно взяла в руки нож. Эгиль с готовностью вскочил и взглядом попросил бывшего побратима разрешения стать брадобреем. Некоторое время раненый викинг колебался между ненавистью к тому, кого считал предателем, и страхом за собственную жизнь, но победила ненависть. Точнее, гордость, замешанная на ненависти.

Гуннар с вызовом подставил небритое горло ножу девушки, с чьими сёстрами вначале развлекался, а потом убил.

Это была настоящая пытка. Гуннар ждал каждое мгновение того, что рабыня вспорет ему горло, и одновременно старался выглядеть бесстрашным перед пытливым взором бывшего побратима. Это напряжение сломало его сильнее, чем раны хольмганга.

Тёплые тонкие ручейки потекли из закрытых глаз, и искалеченный викинг зашептал странные для себя фразы, делая между ними большие паузы:

– Не убивай. Сёстёр не вернуть. Не вернуть, а вот ты умрёшь. Убьёшь меня – Эгиль убьёт тебя. Я должен вернуть тебя старику. Но я не верну. Я отдам ему серебро. У меня никого дома нет. Мать умерла год назад. Отец раньше. Братья тоже. Никого из рода не осталось. Поезжай со мной. У меня нет жены. Какая свободная женщина стерпит того, кто дня не проживёт без новой рабыни?.. Никого. Никого нет в Стране Льдов. Там тебя будут ждать большие деньги. Они будут твоими. Поначалу тебе, дочери пустыни, будет тяжело в Стране Льдов, но люди ко всему привыкают. Поезжай, пожалуйста. Пойми: сестёр всё равно не вернуть.

Гуннар шептал и не верил, что это его слова. А девушка спокойными уверенными движениями – видимо, её отец не доверял брадобреям – счищала с дрожащего горла волосы, и, казалось, что вместе с ними уходит нечто мерзкое с сердца бывшего хольмгангера. Сейчас раненый викинг больше всего в жизни хотел вернуться по реке времени немного назад, чтобы сорвать похоть и злость на ком угодно, но не на сёстрах этой девушки. Если бы она начала на него кричать, обвинять в том, что он чудовище, готовое убивать за деньги и мучать до смерти ради собственного удовольствия, ему было бы легче. Даже если бы попыталась вспороть ему горло, было бы легче. Но она молчала, и чем сильнее давил горлом на нож раненый викинг, тем мягче совершала ритуал бритья пленная девушка.

Но повязку она всё-таки догадалась натянуть убийце своих сестёр на глаза, чтобы никто из окружающих не увидел позорных для воина слёз.

Но окружающие, за исключением Эгиля, были заняты: кто – отдыхом, кто – сном, а кто – борьбой с волнами. А Эрик ещё и не понимал речь Империи.

– …егда жалел о том, что не знаю этого языка, – сказал молодой берсеркер, рассматривая шахматную доску.

Набор для игры был трофеем из страны Шарлеманя. Белые фигурки изображали армию покойного императора, а чёрные – саксов Большой Земли. В отличие от саксов Большого Острова, эти племена были очень воинственны. Они сражались против Шарлеманя двадцать лет и потом ещё не раз восставали против его владычества.

– Зато ты неплохо владеешь языком шахмат, – ответил Олаф-рус, сделав ход.

Эрик пожал плечами.

– Да, игра хороша. Последний трус может вообразить себя конунгом, сидя за чёрно-белой доской. Тебя, кстати, ждёт скорое поражение, если ты не начнёшь рассуждать более здраво. И можешь думать сколько хочешь времени, я, наверное, немного полежу.

Эрику было нехорошо. Рассудительный, приятный в общении человек понемногу покидал его душу. С каждым часом без шалой травы или безумных грибов глаза дата-берсеркера становились всё более и более пустыми. Олаф знал, что вскоре его новый друг перестанет интересоваться жизнью совсем. До нового приёма волшебных трав. Тогда он уйдёт в забвение, а, проснувшись, будет самым лучшим товарищем в любом достойном занятии до тех пор, пока тело снова не потребует увести душу в страну неземных грёз.

Молодой берсеркер выглядел едва ли не старше Флоси, разменявшего полвека. Он отошёл в сторону, лёг на палубу, уставившись неподвижным взглядом в осеннее небо, и когда племянник заканючил разрешения закончить партию, равнодушно махнул рукой.

– Ну, Олаф-рус, держись! Дядя научил меня играть в шахматы раньше, чем рубиться секирой! – Юный дат с нетерпением ждал хода противника, похлопывая уцелевшей рукой себя по колену. Вчера он плакал и проклинал судьбу, а сегодня уже радовался жизни.

Олаф с улыбкой вспомнил себя в шестнадцать лет и сказал:

– Играть такую мудрёную партию с учеником самого Эрика Одержимого тяжело. Я должен немного перекусить.

– Перекусывай быстрее!

– А ты?

– А я буду завтракать твоими фигурами!

Олаф откинулся назад, извлёк из сумки вяленое мясо и стал его жевать, поглядывая на юного дата, охваченного задором борьбы. Он видел одновременно и его лицо с закушенной от нетерпения губой, и фигуру его дяди – человека, которого жизнь интересовала всё меньше и меньше.

– Проклятие! – Флоси с раздражением отбросил тонкий плоский камень, наполовину заполненный мелким почерком, к груде уже исписанных. – Почему боги дали северянам рунное письмо, но не дали знаний, как записывать музыку? Не удивлюсь, если в итоге, знание о том, что скальды использовали лиру и тагельхарпу, затеряется, и потомки будут считать, что мы читали свои стихи без музыки. А-а-а, все проклятия Митгарда на мою голову!.. Ну, положим, что именно надо играть на струнах я им покажу, а как объяснить с таким горлом, где нужно петь соловьём, а где рычать медведем?!

К нему уже вернулся голос, но назвать его серебряным нельзя было даже после бочки крепкого пива.

– Слово, остаётся слово. Когда не можешь спеть, а только записать, нужно тщательней подбирать слова, рус! – прохрипел он в сторону Олафа. – О чём петь мне скажут боги, а вот искать достойные слова я должен сам. Искать в нашем общем языке или в том, что родной для меня, вводить в употреблении новые словечки из языка Империи или страны Шарлеманя. Я знаю много слов, очень много, рус, но к этому хольмгангу они все не подходят.

Олафу было жаль бродячего скальда. Для Гуннара Поединщика это был последний хольмганг в жизни, а для Флоси, если будет и дальше трудиться с таким же плохим настроением, последняя сага.

Чтобы отвлечься, он развязал один из мешочков с выигранным серебром, отделил монетку и стал подбрасывать её пальцем и ловить ладонью.