Геннадий Башунов - Не люди

– Мяу.

«Да, и эти жуткие перчатки были при них, как и у всех, кого я убивала раньше. Но, как и во все прошлые разы, я почувствовала в них только пустоту».

Кошка задёргалась, изрыгая из пасти куски плоти, но в какой-то момент резко замерла, свесив кроваво-красный язык набок. Сильгия думала, что бедная скотина сдохла, но после долгой паузы кошка прохрипела:

– Мяу.

«Да, кому-то придётся убить его. Я не знаю смогу ли, он так долго обо мне заботился».

– Мяу…

«Мы все умрём. Я жду этого уже так долго. Неужели ты ещё хочешь жить?»

– Мяу.

«Вот и я думаю, что нет. Мы зря пережили тот день».

Сильгия поднялась. Несколько бурых комков всё же выпали из её рта на куртку, и она смахнула их несоразмерной восьмипалой правой ладонью. Своих пальцев у неё осталось только два с половиной – безымянный, мизинец и половина среднего. Когда-то они были тонкими и изящными, а сейчас скорее напоминали иссохшие жёлтые ветки. Остальные пять, толстые и коричневые, так же, как и часть кисти, принадлежали какому-то мужчине из тех, что иногда приводил Урмеру. Какому точно – слишком тяжело вспомнить.

– Мяу? – просипела кошка.

«Мне нужно достать ещё еды. И я хочу посмотреть на чужака поближе. А когда насмотрюсь, убью».

– Мяу.

«Да, тот парнишка тоже очень любопытный. Я хочу вырезать ему печень».

По телу кошки прошла предсмертная судорога. Сильгия отвернулась от животного, рассчитывая на то, что разговор окончен. Но тут кто-то схватил её за плечо.

Это Шемех. То, что от него осталось. Ссохшееся тело изгибалось, как натянутый лук, по лицу стелились глубокие морщины. Он слабо улыбнулся и отступил, словно красуясь. Одежды на нём не было, и Сильгия увидела шрамы, опускающиеся от пупка к паху.

– Ты, наверное, об этом забыла, но я тебе напомню. Они прижигали меня раскалённым ножом, а потом отрезали яйца, да, – сказал Шемех слабым голосом, смотрел он при этом в сторону. – А в задницу всадили кол с перекладиной, чтобы я мучился подольше. Помню, пахло плохо прожаренным мясом и говном. Но тогда-то я и дал им всем просраться. – Старик то ли хохотнул, то ли всплакнул. – Они все должны умереть, и я рад, что ты меня понимаешь. Сначала они, потом мы. Но ко мне приходила та, которая когда-то дала мне волю к жизни. Женщина с головой кошки. Она просила не убивать могильщика. Именно этого, странного.

«Плевать я на неё хотела. И ты тоже должен наплевать».

Шемех издал грустный смешок.

– Знаю. Я смертник, ты смертница. Если умрёте вы с Урмеру, я наконец-то решусь убить себя. Но… если этот человек выживет… – Он поднял глаза, и Сильгия увидела в них бесконечную ненависть и жажду отмщения. – Они убьют больше, куда больше, чем неполные две сотни. Они смогут убить их всех. Понимаешь меня?

«Мне нет до этого дела. Главное, чтобы умерли мы».

– Сначала они, потом мы, – повторил Шемех, – но по возможности я хочу забрать с собой как можно больше людей. За то, что они сделали со мной.

«Те, кто сделал это с тобой, уже давно мертвы».

– И что? Разве это что-то меняет? – пожал плечами Шемех и, подобрав кошку, ушёл.

Сильгия услышала, как он чавкает.

«Ничего», – ответила она ему в спину, но он уже не слушал.

Действительно, какая ей разница? Пусть умрут все. Но только если это не займёт много времени. Боль во всем теле и особенно в горле, желудке, лице и правой руке нарастала, сводя её с ума.

Неожиданно Сильгия вспомнила, как однажды вышла погулять из Башни и заблудилась в Бергатте. Это случилось спустя пятнадцать лет после войны. Через пять или шесть дней она вышла к этим людям. Боль страшно докучала ей, но в те годы она ещё могла сохранять рассудок и светлую память даже в такие моменты. Она вспомнила, как Урмеру с хохотом прижигал Знаком – не старым, семиконечным, а новым, который он взял неизвестно где – тела этих людей и резал им лица. Тогда Сильгия пожалела их, но убить смогла только пятерых. А один воткнул ей в живот копьё, и если бы не Урмеру, она умерла бы. Зачем она позвала тогда его? Почему не бросилась в одну из охранных ловушек? Почему не воткнула нож себе в сердце? Она могла покончить с собой в любой момент, во время любой вылазки за пределы башни. И не нужно лгать, что подобные мысли ей не приходили, нет, она думала о самоубийстве каждый раз. Почему же тогда жила дальше?

Сильгия знала ответ.

Потому что в ней тогда ещё жила надежда. Спустя ещё несколько лет надежда умерла, но она не могла предать Урмеру, тратившего столько времени, чтобы вылечить её. Сделать из калеки ещё более уродливую калеку, но способную нормально – относительно нормально – питаться, переставшую испытывать муки в каждый миг своего существования. Но у него не вышло. Сейчас магичка всё-таки решилась на предательство, только бы остановить свои мучения.

Урмеру стал одержимым. Кому они нужны? Что будет, даже если он вылечит её? Они давно старики, обезумевшие развалюхи. Никто и никогда не примет их, сколько бы Урмеру не говорил, что орден сохранился и кто-то из их друзей ещё жив. Наверное, сейчас они превратились в практически таких же безумных тварей.

Их отвергли тогда, оставили здесь, отвергнут и сейчас. Шемеха за то, что он хотел убить каждого человека в этом проклятом мире. Урмеру за то, что собирался сделать из людей послушных рабов. Её, потому что она захотела остаться с ними. И сейчас они стали ещё хуже. Самое большее, что для них могут сделать – это убить из жалости. Для Сильгии – точно, ведь это назвали лучшим исходом для неё ещё тогда.

Зачем тогда тянуть?

Как обычно после еды желудок скрутило мучительной судорогой. Сильгия согнулась, но чудовищным усилием воли сдержала съеденное внутри себя. Выпрямившись, она заковыляла туда, где неистовствовал Урмеру, гоняя своих людишек. Он был в ярости. Должно быть, кто-то сильно его взбесил. Наверняка это тот парнишка с Даром, тот, который нашёл убитого ею могильщика.

Мысли начинали путаться от боли. И Сильгия, собрав последние крупицы разума, впервые полностью и осознанно решила отдаться тому, чему всегда пыталась сопротивляться.

Она отдаст им дань. Тем, чьих имён уже не помнила, но знала, что любила когда-то. Какому-то мальчишке, который приплыл с берега посмотреть на случившееся с их лодкой и вытащил её из воды. Тем, кто приволок её к башне, ещё не понимающим, что происходит, а потом буквально разложившимся на глазах, стоило чудовищному туману окутать их.

Сильгия, шатаясь, шла сквозь тот самый туман, её голова моталась из стороны в сторону, как у куклы. Она почти не разбирала дороги, запиналась и едва не падала. Дыхание со свистом вырывалось из носа. Перед глазами появились чёрные круги, предвещающие долгие дни беспамятства, перемежающиеся лишь редкими мучительными моментами осознания себя.