Екатерина Кинн - Самое Тихое Время Города

– Да вот как-то не хочу, – после краткого, но довольно мучительного раздумья медленно проговорила девушка. – Уж очень он шустрый. Это все время следить за словами, все время бояться… Нет, это не по мне. Но приказ я тебе один дам. Ты пойдешь служить ей. – Она показала головой.

Демон молча закрыл лицо руками, всем своим существом выражая полнейшее отчаяние. Потом открыл прекрасное лицо. Как же хотелось его пожалеть!

– Но хотя бы отгадку скажи!

Девушка опасливо покосилась на женщину.

– Можно, – кивнула та. – Он уже проиграл и ничего тебе не сделает.

– Я загадала слово «жемчужина». Маргарита, – объяснила она. – Меня так зовут… Японцы выращивают жемчуг в промышленных масштабах, вот… ну и жемчужина – это же такое уродство для раковины. Песчинка попадает внутрь, ее обволакивает перламутром. Ну а для искусственного жемчуга кладут металлический шарик как затравку. Вот и все.

– А съедобность-то тут при чем! – взвыл демон.

– А… ну моллюсков можно есть, а он ведь в раковине живет.

Демон схватился за голову и не то засмеялся, не то зарыдал.

– Идиот… – различила девушка между всхлипываниями.

– Ступай за мной, – приказала женщина. Затем она обратилась к девушке: – Ты верно решила. Никому еще не удавалось держать демона в рабах. Всегда это кончалось сама знаешь как. Он добился бы тебя не мытьем, так катаньем.

– Ну его на фиг, – сказала дева. – Забирайте его, и подальше… ой, а вы кто? – вдруг спохватилась она.

– Когда встретимся, – очень мягко и жутко сказала женщина, – узнаешь. А мы обязательно встретимся, дитя. Но не сейчас. Еще не сейчас…

Девушка застыла на месте. По спине прошел холодок. Женщина и мужчина помахали ей и ушли прочь, медленно превращаясь в тени на стене и исчезая в полутьме перехода. И демон-красавец неохотно убрел за ними в тень, понурив голову и волоча ноги.

Песня закончилась. Рита выдохнула, застегнула куртку и пошла из метро.

– Марго, ты куда? – крикнул вслед гитарист.

– Свечку ставить! – отозвалась девушка.

Над Красной площадью гремела маршевая бодрая музыка. Слышался бронзовый голос, в котором можно было опознать интонации Левитана, радостно сообщавший, кто выходит на площадь поздравить Вождя, и возглашавший: «Ура, товарищи!» Наверное, сам Вождь стоял на трибуне своего Мавзолея – или они входили к нему? Этого Андрей не знал и узнавать не собирался. А с площади неслось: «Вождь жил, Вождь жив, Вождь будет жить!»

Как заклинание. А вдруг так оно и есть, и Вождь именно потому и живет до сих пор?

– Как зовут-то вождя? – коротко спросил он бронзового шахтера, который заглядывал в раскрытую книжку девушки.

– А? А никак. Нет имени у Вождя. Потому он и Вождь.

И почему-то тоскливо стало Андрею оттого, что лежит в его Москве в Мавзолее бывший живой человек, несчастный человек, пытавшийся осчастливить всех – кого по воле, кого против. Андрею всегда казалось, что под конец жизни этому человеку отлилось в полной мере – осознанием сотворенного им ужаса, бессилием исправить что-либо и превращением в идола. А на смену ему пришел иной Вождь – расчетливый циник. И тот, кому поют заклинание здесь, – не тот и не этот, а просто – Вождь. Как и тот тип, которого он назвал Лаврентий, вовсе не Лаврентий, а какое-то страшное понятие, миф о Лаврентии, как тут – миф о Вожде…

Андрей даже не ожидал, что маршевое действо так будоражит кровь и заставляет биться сердце, и хочется маршировать вместе со всеми, и радоваться, и петь. А что, ведь рядом такие красивые, сильные, правильные молодые люди, и нашу радость, наше спокойствие охраняют такие бронзовые, такие суровые и отважные солдаты. А впереди вставала красная стена, в которой кирпичиками были замурованы те, кто помогал возводить Цитадель Нового Мира…

Кирпичики. Цитадель.

Башня.

И все. Сердце упало. И сквозь марш и хор прекрасно поставленных голосов стал слышен дальний, протяжный, мучительный зов рога и лай призрачных псов. И еще мерный, неотвратимый шаг.

Охота.

И Те-кто-стреляет-с-той-стороны.

Андрей огляделся. Процессия поравнялась с открытыми воротами Александровского сада. А над головами веселых статуй с «Площади Революции» уже виднелись головы рослых статуй-стражников, и лучи ликов шарили по Москве. Он обменялся взглядом с Фоминым. Академик был серьезен и собран. Он кивнул Андрею. Женщины поняли – сейчас надо будет бежать туда, где за оградой билось такое живое в этом городе неживых пламя Вечного огня.

Студент и колхозница чуть посторонились – этого было достаточно, чтобы броситься очертя голову вперед, мимо оцепеневших бронзовых часовых туда, к живому алому огню.

– Вот они! – прогудело над толпой. Музыка стихла, шаги замерли. Только алый луч с высоты Дома Советов, недреманное Око Вождя шарило по Москве.

– Бего-о-ом! – заорал Андрей, и все бросились к огню.

Рог. Лай псов. Чеканный шаг преследователей.

Такой краткий рывок, так близко – и так далеко.

Взвод в серых шинелях вбил в асфальт последние шаги и замер. Развернулся к Вечному огню. Ладони отбили ружейный прием – четко, без сбоя. Ряд черных зрачков глянул на Андрея.

Он был сам теперь на Той Стороне, и здесь пули настигнут его.

Красный луч чиркнул по брусчатке прямо у ног. Андрей опомнился.

– Не возьмете, – хрипло выдохнул он, бросаясь к огню.

Фомин уже достал желтые листки с сизыми выцветшими печатями, и огонь спокойно охватил их, пожирая раз и навсегда.

Красный луч снова чиркнул по брусчатке. Так близко.

– Вика, в сторону!

Листок горел. Огонь подбирался к подписи.

Академик стоял неподвижно, обняв жену. Светка, разинув рот и раскрыв глазищи, растопырила руки, словно пытаясь защитить родителей. Вика шагнула вперед.

– Готовсь! Целься!

Звук передернутого затвора, многократный, усиленный эхом.

Время растянулось до неимоверности.

Красный луч медленно полз к Вике. А она стояла и смотрела, застыв от ужаса, и не могла сдвинуться с места.

– Вика!!!!

– Пли!

Рывок. Оттолкнуть уже не успеть…

Залп. Грохот. Острый запах пороха.

Это пули или ясеневое копье рыжей охотницы?

Только бы не достало до Вики… она и так мертвая… больно… что со мной… Господи!.. Вика!..

Кто это кричит так?

Подпись догорела, и пламя взвилось, закрывая весь мир. Оно было белее белого, и в сердцевине его нестерпимо сияла Чаша.

…Красная Женщина пятилась к зеркалу. В лице ее не осталось уже ничего хищного, только ужас и непонимание – как она могла проиграть, она не может проиграть! Он, Эйдолон, всегда побеждает! Он же должен ей помочь! Он обещал ей жизнь! Он обещал ей Игоря!

Анастасия наступала, скалясь, как большая хищная кошка. Драка была простая, грубая и жестокая, бабская, которой страшнее нет. Голова кружилась. Наверное, за ней остается кровавый след… ничего. Рассвет уже пробивается сквозь окна, еще немного, совсем немного продержаться…