Екатерина Кинн - Самое Тихое Время Города

Блондин начинает медленно погружаться в провал – как Терминатор, тот самый, шварценеггеровский, во второй серии. И тут мой Корвин бросается на тоненькое теневое щупальце, эту мерзкую пуповину молча, как и подобает коту-рейнджеру. А Ланс, наоборот, орет. Блондин оборачивается к нам, выбрасывает в мою сторону руку, лицо его перекошено ненавистью. Что-то пытается крикнуть. Ой, зря, в этом городе ты не хозяин. Не подействует. Коты, мои охотники на теней, рвут щупальце, оно вибрирует и гудит низко-низко, на грани слышимости, на инфразвуке. Из провала выскакивают перепуганные крысы. Блондин вопит от боли, щупальце резко сокращается. Дергает его, как крючок – рыбу, и он исчезает в темноте. Мы несемся за ним. Он бежит, легко, не по-человечески, как киношный вампир. Ничего, дружок, а я вообще летаю, как Супермен.

И тут щупальце резко втягивается в стену вместе с ним. Какое-то мгновение мы с котами смотрим на то, как на старинной кладке исчезает размазанное туманное пятно. Ладно. Опускаюсь и, хлюпая по гнилой вонючей воде, иду к стене. Ланс, злобно шипя, поднимает хвост и метит ненавистное место. Корвин же давно устроился у меня на плече и скептически смотрит на Ланса. Лапы мочить Корвин категорически не любит.

– Давай ко мне, – устало говорю я. А потом достаю из кармана баллончик с краской. Серебряной. Тот, кто увидит, подумает, что граффити. Просто граффити. Теперь эта слабая точка запечатана моим именем – на некоторое время. Уверен, если сюда направить диггеров, выйдут к подвалам… башни. Какой-нибудь.

– Домой, теплые мои звери, – шепчу я и вылетаю из провала, взмываю над крышами. Оставляю в стороне Шуховскую решетчатую телебашню на Шаболовке с ее красными огоньками, ориентируюсь по асфальтовой ленте Варшавки и, немного не долетая до Кольцевой, сворачиваю вправо, к своему обиталищу, моей блуждающей квартирке. Подлетев к открытой форточке, забрасываю в квартиру сперва котов – Корвин возмущенно мяукает, – а потом влезаю сам.

– Значит, так, зверюги. Наполнитель по туалету не разбрасывать. Еда сейчас будет.

На кухне я ставлю котам миску со жратвой и другую – с водой. Потом заваливаюсь спать. Ощущение такое, будто на мне воду возили.

Ох, нелегко быть московским городовым…

– Тшшш, – цыкнул старший крыс Кирррк своему напарнику и племяннику Шуршу. – Слуш.

– Слуш, – еле слышно ответил племянник. Его снедали одновременно страх и любопытство. И еще он ужасно восхищался дядей, самым лучшим Разведчиком Серого племени.

Кирррк немного покружился на месте, по обломкам штукатурки и щепкам, по потерявшим первоначальный цвет тряпкам. Его черные бусинки-глазки замечали все вокруг, усы постоянно чутко шевелились, носик дергался. Пахло пылью, сырой штукатуркой и плесенью, старой гарью. Кругом валялась драная пакля. Было холодно. Людьми не пахло, это чуял даже Шурш. Здесь давно не живут, и еды тут нет.

– Шдать, – шуршнул Кирррк. Шурш кивнул.

Дядя быстро побежал наверх. Шурш стал слушать не только ушами, но и внутри головы. Это не очень хорошо получалось, но все же можно было понять, что верхний этаж почти разрушен, что везде голубиный помет и перья, но птиц тоже нет, они тоже ушли. Это было странно, потому что голуби часто обживали такие дома. Шурш разочарованно дернул носом – раз нет голубей, так и еды нет. Голуби – еда, вороны – не еда. Это Шурш давно усвоил. И еще Совет не велел их, ворон, трогать. Даже какие-то дела у Совета с этими птицами были. Дядя Кирррк говаривал, что вороны – это все равно что Народ, только летучий. И мечтательно вздыхал – вот бы ему, Кирррку, крылья!

– Плох, – шепнул, скатившись сверху, дядя. – Пуст.

«Почему плохо?» – удивился Шурш внутри головы. Теперь дядя был рядом, потому говорить было легко.

«Голубей нет. Давно. Они боятся тут жить».

«Почему?»

«Пугает. Шкура ерошится».

Шурш прислушался к себе. Может, дядины слова возымели действие, но ему сразу вдруг стало не по себе. Дядя ведь знает дело, значит, тут и правда что-то нехорошее.

– Шшшли? – нерешительно шуршнул он.

Дядя отрицательно дернул носом:

– Шшдать.

Он снова убежал куда-то вниз. Шурш нервничал. Время растянулось. Минуты казались часами. Потом дядя вернулся.

– Нашшл, – коротко ответил он. И заговорил в голове. Так разговаривать было трудно и утомительно, но зато быстрее и безопаснее.

Шурш замер, слушая дядю.

«След. Нашел».

«Какой?»

«Чужие Крысы. Уходим».

Возвращаться в родные подземелья всегда опасно. Местные кошки или собаки вряд ли нападут, как и вороны, – Пищевой Паритет все соблюдали свято. Но никто не застрахован от пришлых, голодных и злых, а то просто отчаявшихся. И Чужих Крыс, которые недавно стали появляться. И еще машины.

Под машиной погибла мать Шурша.

Было еще светло, но уже начало потихоньку смеркаться, да и листва не вся облетела. Разведчики короткими, стремительными перебежками продвигались к родному подвалу. Они зашли очень далеко. Шурш начал успокаиваться и теперь уже гордился, что они с дядей самые отважные и лучшие разведчики Серого племени.

Места были уже знакомые, знакомые запахи вокруг. Шурш уже весело вертел головой, высматривая кого-нибудь знакомого, чтобы похвастаться.

Дядина мысль хлестнула почти болезненно.

«Страх!»

Шурш мгновенно, мячиком, скакнул в кусты. Из-за угла бесшумно, невероятно бесшумно выехала черная блестящая машина. Она странно изогнулась, словно обтекая мусорный контейнер. Она поводила носом из стороны в сторону, словно вынюхивала их!

«Беги!» – пронзил голову крик дяди. Промелькнули мысли о том, что надо предупредить Совет, а потом был уже настоящий крик, страшный, пронзительный. Хруст грудной клетки под колесами был оглушительнее грома. Крик оборвался.

У Шурша отнялись лапки. Он дрожал от ненависти и горя, глядя на черную машину, утекающую куда-то в закоулки задних дворов. Дядя неподвижно лежал на асфальте. Ребра были раздавлены, расплющены, внутренности кровавой кашей размазаны по асфальту. Мудрые черные бусинки-глаза застыли, и Шурш словно читал в них последнюю мысль-вопль – беги, скажи Совету!

Шурш заплакал от огромного горя. Он плакал и стонал всю дорогу до подвала.

«Я отомщу. Отомщу! – в душе повторял он. – Отомщу!»

Из мусорного контейнера неторопливо выбралась огромная Чужая Крыса. Казалось, что в голове у нее горит лампочка – из ее глазниц и пасти струился багровый свет. Передней лапой, неприятно похожей на недоразвитую человеческую руку, крыса подняла с асфальта за хвост раздавленное тельце. Облизнулась длинным красным языком и заглотила трупик. Затем повернулась и шмыгнула в тень башни, недостроенной темной высотки на месте снесенного старинного особняка.

Кобеликс и Остервеникс были весьма примечательными псами. Кобеликс был породист и по папе, и по маме. Только папа и мама были разных пород. И потому плод страстной любви стаффорда и догини оказался на улице. В драке у него сносило крышу, и соперников он рвал в клочья, даже тех, что были больше и сильнее его. Сучки от него просто млели. В общем, Кобеликс был конкретно Кобеликсом.