Екатерина Кинн - Самое Тихое Время Города

Ничего себе…

Андрей немного постоял, тяжело дыша. Нервы гудели, как высоковольтные провода. Подумав, он повернулся и пошел в обратную сторону. Может, там никакой церкви и нет? Но церковь была. Именно та самая. И во дворике позади нее валялся мусор и росло чахлое деревце. Отчаявшись что-либо понять, он подошел к двери. Оба замка были на месте. Андрей осмотрел дверь сверху донизу, все эти облезлые рассохшиеся доски, и уставился на носки собственных кроссовок.

Тут за спиной послышались шаги, и Андрей торопливо обернулся. По переулку неспешно брел помятый и потрепанный мужичок средних лет с видом хитрым и лукавым, но как бы не от мира сего. Мужик приблизился, заложил руки за спину и спросил:

– Ну как, нашел?

– То есть? – переспросил Андрей. Не любил он бомжей и алкашей.

– А что искал, – вредненько промемекал представитель похмелеонского подвида.

Андрей промолчал. Но мужик не отставал.

– Бегает он, – пробурчал он. – Бегает… шляется, значит… лезет, куда не прошено…

Он вдруг резко развернулся и рявкнул:

– Армагеддон!

В ответ на этот апокалиптический клич словно бы из воздуха соткался здоровенный черный пес. Мужик махнул ему рукой и горестно сказал:

– Пошли, Армагеддон, нечего нам здесь делать. Бегает он, видите ли… рисовальщик…

Пес вильнул хвостом и потопал за хозяином, а Андрей остался стоять с отвисшей челюстью. Ощущение было такое, что мужик с псом знал о нем все – и о Черном Принце, и об Осенней Охотнице, и о кубке, который он так все и прижимал к животу.

Очнулся он уже в метро «Боровицкая». Сделал круг, значит. Больше вылезать на улицу не хотелось – а вдруг опять Черный Принц начнет «водить» и не попадет он уже домой? Нет уж. Он влез в набитый вагон – и почему это на «серой» линии вечно народу не протолкнуться? – и, уцепившись за поручень, за каким-то хреном поехал домой кружным путем – до «Менделеевской», через «Новослободскую» по кольцу до «Парка культуры». И всю дорогу был в ступоре. Отпустило только дома. Руки затряслись сразу же, как только он поставил коробку с кубком на подзеркальник в прихожей. Он бесцельно кружил по квартире, то садился, то снова вскакивал, не находя покоя, хватался то за одно, то за другое, пока наконец не вытащил из картонки кубок. На нем взгляд как-то остановился, и Андрей обрел способность размышлять и действовать целенаправленно.

Он отыскал в серванте бутылку румынского красного вина «Старый Замок», сделал пару бутербродов с ветчиной – не поленился, украсил петрушкой и маслинами, водрузил на резную деревянную доску и уселся в комнате за стол. За окном уже стемнело, и Андрей, подумав, поставил на стол подсвечник и зажег торчавшие по разным углам свечки. И сразу неприглядный бардак в мастерской превратился в творческий беспорядок, загрунтованный холст на мольберте таинственно замерцал из полумрака, небрежно брошенные кисти и тряпки перестали раздражать…

А мне все видно из полумрака зеркала. И мне нравятся свечи в этой мастерской. Природа света все меняет. Не вздумайте работать цветом при электрическом освещении! Особенно если над головой у вас противно верещит проклятая газосветная трубка. В ее свете все лица кажутся трупно-фиолетовыми, а люди перестают походить на людей. И, конечно, дело ваше, можете делать карандашные наброски или марать бумагу углем под стоваттной лампочкой, но Андрей предпочитает свечи. Поэтому они и понатыканы у него по всей мастерской. Вообще-то их больше сотни, но он редко зажигает все. Обычно хватает сорока или около того.

В колеблющемся свете свечей кубок замерцал. Как будто он был доверху налит неярким светом. Андрей полюбовался и налил в кубок вина. Прозрачно-красная жидкость в перламутровом ониксе сделалась радостно-алой. Он поднес кубок к свече, по-детски радуясь, что не пожмотился и что кубок теперь его. Огоньки свечей и кубок отражались в полированной поверхности стола, как в темном зеркале. И в зеркале тоже. В нем смутно отражался и сам Андрей. Он критически смерил себя взглядом. Но в этом освещении – вполне ничего – высокий шатен с физиономией хоть и некрасивой, но приятной, в джинсах и свитере. Романтический сумрак и колеблющийся свет делали отражение похожим на старинный портрет, и даже лицо в зеркале казалось красивым и значительным.

– Прозит! – сказал он, поднимая кубок и кивая своему отражению. – Гаудеамус игитур!

Наливая вторую порцию, он снова глянул в зеркало. Из темной глубины смотрел Черный Принц с красной розой в руке. Андрей замотал головой и торопливо вылакал вино. Поднял взгляд. Выдохнул. В зеркале отражался только он сам, собственной бледной персоной, с опустевшим кубком в одной руке и надкушенным бутербродом в другой.

Вот только на подзеркальнике лежала красная роза на длинном стебле.

Он стиснул розу в ладони. Шипы вошли в кожу.

Больно.

Настоящая.

Не привиделась.

А еще я умею летать. И два моих кота, мои верные спутники Ланселот и Корвин, тоже летают. Правда, эти лентяи обычно сидят у меня на шее в буквальном смысле слова, но порой удается их заставить и полетать. Если уж ты исключительно редкое животное фелисфеникс, или котофеникс, или еще проще – крылатый кот, так иногда и крылышки надо разминать.

Осенью летается хорошо. Люблю ловить ветер и скатываться по его потокам вдоль улиц, заглядывать в окна и спрыгивать на крыши, чтобы потом, разбежавшись, снова нырнуть с обрыва верхнего этажа в ущелье узкого двора или улицы.

Мне нравится прыгать с козырька над входом Иностранки. И смотреть в ее окна я тоже люблю. Порой я прихожу туда и сам – посидеть, почитать, поразмышлять. Иногда прихожу как все. А иногда просто заглядываю, пролетая мимо.

Небо снова затянуло, опять начинает накрапывать. Что делать, осень – время переменчивое. Да и поздно уже. Темнеет. И зажигаются окна, и янтарно светятся изнутри. И девушка в янтаре сидит и читает какой-то умный журнал, хотя почти все уже разошлись по домам и Иностранка пуста.

Я знаю ее. Я знаю всех в Моем Городе – она не отсюда.

Она вообще НЕ ОТСЮДА.

И что она здесь делает, интересно?

Кэт помотала головой и поморгала. Глаза устали. Ну ладно, на сегодня последний журнал.

Итак, «Сказание о принце Индракумаре».

«У государя страны Амаравати [2]Кампенгмара Шри Сиварайи из рода Бидалапутра [3]и супруги его Ратнавати [4]долгое время не было детей, от чего супруги пребывали в горести и скорби, ибо дни их клонились к закату, а наследника не было. Рани Ратнавати постоянно взывала к богам о милости, и слезы не высыхали на ее очах, прекрасных, как лотос.

Однажды государь Кампенгмара Шри Сиварайя, устав от тоски и печали, отправился на охоту. Рани же Ратнавати приснился сон, будто с неба сошла молния прямо в лоно ее. Утром рассказала она о своем сне служанке, а та сказала: «Возрадуйся, госпожа, ибо зачала ты!» Ответила рани: «Но как могу я зачать, если супруг мой на охоте?» И ответила служанка: «Сам Индра стал отцом сына твоего, и потому будет ему имя Индракумара»…»