Татьяна Устименко - Лицо для Сумасшедшей принцессы

Произнеся завершающее слово баллады, я со сдавленным хрипом ухватилась за край колодца, из последних сил перевалила свое ставшее невероятно тяжелым тело через каменную кромку и с грохотом рухнула на обледенелый пол подвала. И без того ободранные колени и локти отозвались резкой вспышкой ноющей боли. Но на моих искусанных в лохмотья губах бродила кривая торжествующая ухмылка: «Так что там Ледяной бог говорил о том, будто из Колодца пустоты еще никто и никогда не возвращался?..»

После бурной сцены в спальне, приведшей к неожиданному разрыву таких, казалось бы, близких и прочных отношений, и последовавшего за ней отказа Ульрики в день свадьбы ее брата Генрих долго и безуспешно пытался осознать: какой же все-таки смысл вкладывает он в само понятие «любовь»? Ну просто не может все основываться только на одной голой физической тяге к какой-то конкретной женщине, вызванной ее загадочностью и непредсказуемостью. Не может чувство, накипевшее в его душе и сильнее всего напоминающее запутанный клубок, состоящий из боли и сладости, быть так просто и примитивно. Барон знал, что принцесса отнюдь не хороша собой внешне. Он видел ее истинное лицо, носившее отпечаток не только демонического безобразия, но и какой-то мистической, потусторонней инфернальности, вызывавшей ужас и восторг одновременно.

А много ли человеческого сохранилось в Ульрике – дочери эльфийки, внучке Смерти, любимой игрушке демиургов? И Генрих с удивлением осознавал, что в общем-то его с самого момента их знакомства на самом деле весьма мало трогали ее внешние достоинства или недостатки. Вот Лилуилла – да: очаровывала, околдовывала с первого взгляда. А Сумасшедшая принцесса… Она просто не представлялась ему какой-то иной. Она и раньше, и всегда была и теперь оставалась именно такой, какой ей и предназначалось стать от рождения. Невероятно страшной и вместе с тем потрясающе прекрасной. Возможно, он полюбил Ульрику неосознанно, заочно, в тот самый момент, когда впервые услышал о ней из уст королевы Смерти, зачитывающей малопонятное пророчество со стены подводной пещеры. Верил ли Генрих в пророчества? А верил ли Генрих в судьбу? Он искал, но так до сих пор и не находил однозначного ответа на этот сложный, жизненно важный для него вопрос. Уставший от бесплодных раздумий барон потянулся, прогнал навязчивую дрему и просительно постучал кулаком по теплому драконьему боку. Марвин, измотанно прикорнувший рядом, так и не проснулся.

– Чего тебе не спится? – тихонько спросил Эткин, немедленно приподнимая крыло и с любопытством заглядывая в уютное укрытие, созданное им для друзей. – Ночь на дворе, а мы все нуждаемся в восстановлении сил. Завтра нас ожидает трудный день.

– Понимаю, да вот раздумья замучили, – пожаловался сильф тишком, чтобы не разбудить некроманта, выползая из-под кожаных складок могучего крыла Эткина и заботливо опуская его обратно, опасаясь лишить Марвина единственного доступного им источника тепла.

Им совершенно случайно подвернулась относительно сухая лощина, почти лишенная снега и защищенная несколькими поваленными бурей деревьями от пронизывающих порывов холодного ветра. Чистюля Эткин, конечно, поворчал недовольно, но более или менее комфортно устроился на нескольких охапках пожухлых листьев, любезно предоставив друзьям персональное место для ночлега у себя под крылом. А сейчас Генрих зябко поеживался в своем легком кожаном камзоле и таком же плаще.

– Холод собачий, задери его гоблины!

– Край Тьмы, – философски обобщил Эткин, выжидательно косясь на сильфа и подозревая, что тот явно не метеорологические условия обсуждать намеревается.

– Кто же мог знать, что здесь нас встретят только снег и мороз, – продолжал брюзжать де Грей. – А мы еще наивно собираемся в этой ледяной пустыне искать похищенную княжну…

– А оно тебе вообще надо ли, эту княжну-то? – нахально прищурился дракон.

Генрих враждебно нахохлился, словно больная ворона, пытаясь хотя бы зрительно чем-то отгородиться от проницательного Эткина, но того оказалось очень трудно обмануть.

– Ясно, – печально протянул гигант. – Ох, неправильно все это…

– Сам знаю! – сварливо огрызнулся барон. – И не сыпь мне соль на рану. А что делать прикажешь?

– Ты у меня совета просишь? – не поверил своим ушам дракон. – Вот помочь материально – так за милую душу. У меня же сокровищ – полная пещера!

Барон задумчиво поковырял мерзлую землю острием кинжала.

– А что делать-то? – повторил он навязчивый вопрос. – Я – повелитель! И этим все сказано. Меня положение ко многому обязывает, я заложник титула и родовых традиций. Народу срочно требуются королева и наследник престола. Ульрика мне отказала… Значит, срочно нужна другая девица-аристократка, происходящая из знатного рода и по всем физическим статьям подходящая на роль королевы… А тут портрет Лилуиллы как раз подвернулся – ну я и…

– М-да, – иронично хмыкнул дракон. – Хошь не хошь, а жена не вошь! Мужик без бабы – что дерево без гусеницы. Сочувствую тебе, дружище.

– А как же любовь? – почти всхлипнул горе-жених.

– Вот заладили! – досадливо покривился Эткин, к месту припомнив, что совсем недавно и Рыжая так же плаксиво жаловалась на аналогичную дилемму. – Любовь – она, братец, штука тонкая. Понимаешь, само чувство любви уже сопряжено с некими внутренними обязательствами по отношению к тому, кого ты любишь, а именно с чуткостью и бережливостью. Ты поневоле вынужден относиться к любимому, особенно если стремишься завоевать его доверие и развить в нем ответную симпатию, как к хрупкой хрустальной вазе. А иначе никак.

– Значит, если я стану ее преследовать и надоедать своей страстью, то это лишь отпугнет девушку еще больше?

– Рыжую-то? – задумчиво переспросил Эткин. – Наверно, с такими особами, как она, лучше обращаться осторожнее во сто крат, ибо упряма, как осел, да еще и вредная, как демон!

– Разлюблю, как пить дать – разлюблю! – решительно заскрипел зубами Генрих, с удвоенной энергией ковыряя ни в чем не повинную землю. – Одно время я ее даже убить собирался – чтобы уж точно никому не досталась, если не мне. А сейчас понимать начинаю: нужно просто разлюбить!