Дмитрий Силлов - Злой город

Кудо обвел взглядом напряженные лица.

Эти люди были чужими, но в то же время уже и не были ими. Он бился рядом с ними, ел их хлеб и спал под одной крышей. А один из них в свое время спас ему жизнь, и, по закону племени Кудо, теперь эта жизнь принадлежала ему. Но человек по имени Игнат вернул Кудо его жизнь, и теперь черный воин следовал за своим спасителем лишь по собственной воле. А эти люди были людьми племени Игната… Что ж, еще старый колдун Нга, умеющий превращаться в леопарда и оживлять мертвецов, говорил, что если ты отдал долг кому-то, то это еще не значит, что ты отдал тот долг самому себе…

– Живые защитники крепости связали руки мертвым и ночью стали медленно спускать их тела по внешней стене крепости, – сказал Кудо. – Печенези подумали, что это живые спускаются вниз, чтобы ночью напасть на спящих воинов, и выпустили тучу стрел, которые застряли в трупах. Защитники втянули трупы обратно и вытащили из них стрелы, которые утром они выпустили в нападающих. Я все сказал.

Кудо шагнул назад в тень и слился с нею. Во вновь повисшей тишине было слышно, как потрескивают лучины в светцах и возится за сундуком беспокойная мышь.

Молчание нарушил воевода.

– И ваши бесы не прибрали тогда твоего предка за глумление над мертвыми? – спросил он.

– Если бы бесы забрали моего предка, то кто б тогда рассказал моему народу историю об этом славном подвиге? – белозубо усмехнулась темнота у двери.

– Верное решение, – кивнул Ли.

– Какое верное решение? Ты чего мелешь, узкоглазый? – взвился Семен, вскакивая с места. – Негоже русским людям над покойниками издеваться!!!

Кто-то из сидевших за столом задумчиво смотрел перед собой, кто-то прятал глаза. А кто-то обратил взор на сидящего в углу священника.

Постепенно все взгляды присутствующих скрестились на белой одежде и поблескивающем в неверном свете лучин медном кресте.

Серафим поднял глаза.

– Моего слова ждете?

– Ждем, отче, – ответил за всех воевода.

– Не будет вам на то моего благословения, – сказал отец Серафим.

Невольный вздох облегчения пронесся по горнице. Лишь старший сотник продолжал задумчиво теребить длинный ус. Видать, не оставляла его мысль чернокожего воина.

– А, может, чучела со стены спустим? – предложил он. – Из соломы навяжем человечьи подобия, сверху старые тегиляи [134]натянем, в которых детские отроки тупыми мечами воюют, – та же задумка получается.

– Не получается, – покачал головой Ли. – Ордынец с детства приучен к луку, и глаза у него, как у беркута. На расстоянии полета стрелы он легко сумеет отличить человеческое тело от пучка соломы.

– Понятно, – кивнул воевода. – Как я понимаю, ты, Ли, тоже не против той задумки. Только вот интересно, что сказал бы твой полководец… как его? Сун Цзы? Кабы ему вдруг предложили такое?

– Он сказал, – спокойно произнес последний из чжурчженей. – И я повторю его слова. Гнев может обратиться в счастье, раздражение может обратиться в радость. Но уничтоженный город невозможно возродить, как мертвецов нельзя вернуть к жизни. Так что думай, воевода. Пока что это твой город. И он еще не уничтожен.

Неожиданно ключница, менявшая лучины, резко повернулась и подошла к столу.

– Коли так, дозвольте и вдове слово молвить, – сказала она. Глубокий, сильный голос заставил всех повернуться в ее сторону. Строгое лицо высокой, еще нестарой женщины невольно притягивало взгляд своей жутковатой красотой.

– Скажи, Евдокия, – произнес воевода.

Женщина кивнула. В ее глазах странно отразилось пламя лучины, словно в самих глазах вдовы сейчас разгоралось то пламя.

– Понимаю я, что негоже бабе в мужицкие разговоры лезть, да только вряд ли еще когда мне в них встревать придется. Потому как сегодня ордынскими стрелами обоих моих мужиков – мужа и старшего сына – на городских стенах убило. Дите малое у меня на руках осталось, да вот только, видать, не судьба мне его вырастить…

Женщина сверкнула глазами в сторону отца Серафима.

– Что, не даешь благословения, батюшка, на ратный труд мужа и сына моего? – прозвенел ее голос. – Али думаешь, что ежели они мертвые, так и за Русь постоять боле не могут?

Показалось на мгновение, что слова вдовы заполнили помещение и придавили сверху непомерной тяжестью, но не тела – души.

– Молчишь, отец Серафим? – продолжал звенеть голос Евдокии. – А ты не молчи, скажи, чье благословение сильнее будет – твое али мое, вдовье, коли я разрешу снарядить моих героев на последний подвиг?

Священник опустил голову.

– Бог тебе судья, матушка… – сказал он. – Не мне такое решать…

Сказав, встал и вышел за дверь. А вдова, словно сломавшись, вдруг опустилась на край сундука.

– Правду сказал батюшка, – тяжело произнесла она. – Такое лишь нам, вдовам да сиротам убиенных, решать придется. Что ж, воевода, скликай народ, тяжкую думу миром думать будем.

– А чего его скликать-то? – мрачно сказал воевода. – Все здесь, кого ноги держат, никто со стен который день не уходит. Кто не на стенах, те у всходов, подсобляют воям кто чем может.

Ключница поднялась с сундука.

– Тогда пошли, чего высиживать-то?

Все поднялись из-за стола. Последним из горницы выходил Федор Савельевич. У самого выхода бледная, но сильная рука придержала его за рукав.

– Погоди, воевода.

Лицо иберийца белизной было похоже на его бурку. Воевода наклонился к раненому.

– Орда не поверит…

– О чем ты? – не понял воевода. Бескровные губы иберийца с трудом выталкивали слова.

– Степняки не поверят… даже если это будут трупы. Когда они заметят мертвецов… ты спустишь меня.

– Ты что? – отшатнулся Федор Савельевич. – Совсем за нехристя меня принял?

– Я сделаю так… чтобы они поверили.

– Даже не думай! – воскликнул воевода.

– Мне все равно умирать, – устало прошептал Григол. – На той стреле был яд…

Раненый собрался с силами и выпрямился. Его глаза нехорошо сверкнули в полумраке.

– И знай, воевода! – отчетливо произнес он, – что, если ты не выполнишь мою последнюю волю и не дашь мне испить до дна чашу мести, я прокляну и твой народ, и тебя за то, что вы позволили воину сдохнуть от яда, как какой-нибудь поганой крысе!

Воевода выпрямился.

– Ладно, Гриша, – тихо сказал он. – Я выполню твою последнюю волю.

– Хорошо, – сказал ибериец, заворачиваясь в бурку, словно в крылья, сложенные до поры за спиной. – Теперь иди. Там тебя ждут. И позови моих братьев. – Он слабо усмехнулся. – Они помогут мне собраться на мою последнюю ярмарку…

…Ворота воеводина подворья выходили на начало главной улицы города. Почти вся внутренняя часть приступной стены была видна из тех ворот. На стене копошились воины, готовясь к новому штурму – крепили тын, готовили сулицы, проверяли самострелы – да мало ли работы у защитников крепости в промежутках между боями?