Петр Верещагин - Последний оплот цивилизации

С Холма, со стороны Золотых Ворот, к Разлому спускается Стена. Некогда она служила основным укреплением, теперь почти не отличается от окружающих развалин – и на Холме, так и вне его; однако преодолеть черты, где на картах Города проходит зубчатая синяя линия, не может ни один из Измененных.

Не может физически.

Просто останавливается, уткнувшись в невидимое препятствие.

И это касается не только Измененных, но и их союзника-ветра.

Не доходя до Разлома примерно трехсот метров, Стена поворачивает под углом и проходит по северному краю Болота. Захватывает ряд полуразрушенных домов, разделяет территории Измененных и Людей надежнее любого крепостного вала.

И это – последнее, что защищает Город от окончательного разрушения…

Край Болота. Стена. Та ее сторона, что вне досягаемости Измененных.

Неудобное, неуютное ложе из каменного крошева.

Два неподвижных тела.

Смерть не раз смотрела им в лица, но покуда не может забрать законной добычи. Бесчисленные раны кровоточат, а тепло капля за каплей уходит из сердец, и все-таки люди еще живы. Вопреки всему.

Однако они знают – конец близок.

Знают, и ничего не могут поделать. Они и так уже перешли все мыслимые пороги отпущенных человеку сил.

Они лежат и чувствуют, как подступает смертное безразличие, то самое, о котором постоянно предупреждали в Обители Мудрости уходящих разведчиков.

Безразличие, которое уничтожает в человеке – человеческое, которое делает из него – чужого. Нет, не чужого, ибо это слово звучит теперь не так, как должно бы; делает из человека – Измененного. Разведчики не знают этого отнюдь не потому, что им не хватает знаний. Они просто не могут, не хотят поверить в очевидное… а кто все-таки поверил, больше никогда не выходит за Стену. Или напротив, выходит – и уже не возвращается…

Щелчок. Шорох перематываемой ленты.

Гудение.

Музыка.

Женский голос и вечная для Вселенной и Человека история…

Женщина приподнимается на локте. Обломок меча слишком тяжел для усталых мышц и она выпускает оружие. В глазах проявляются искры родства, узнавания, обретения того, что давно потеряно и вдруг оказалось найдено.

Ее спутник по-прежнему неподвижен, однако его дыхание выравнивается. Сердце, напротив, бьется чаще и увереннее, в ритме энергичной мелодии тех дней, которые уже никогда не вернутся.

Превозмогая боль и слабость, они поднимаются – сперва на колени, потом во весь рост. Руки их сплетаются, сердца бьются в едином, указанном музыкой ритме, дыхание глубокое и сильное. Глаза, еще две минуты назад затянутые смертельной поволокой безразличия, пылают живым огнем надежды.

Певица прошлых лет не жалуется на судьбу – ее голос чуть ли не угрожает, призывает следовать ее примеру, и уж во всяком случае – никогда не покоряться! Не повезло, неудачно сложились обстоятельства – наплевать и растереть, и двигаться дальше! Мелодия вторит ей: человек сам определяет свою судьбу, если хочет оставаться человеком, а не… Измененным.

Потом своеобразным эхом повторяются первые куплеты песни, но людям уже нет до этого дела. Оставив у Стены сломанное оружие, они направляются вверх по склону Холма – к своим.

Немногочисленные Измененные, свидетели этой странной сцены, тупо смотрят в спину уходящим Людям, и в угольно-черных бусинках их глаз тлеет отражение того же животворного огня…

Отдаленный шум.

Сперва я принимаю эти волны за часть собственного сна, но постепенно понимаю – шумят снаружи, да не просто шумят, а орут на всю Цитадель. Что бы там ни было, пора просыпаться.

Выглядываю в коридор, не вставая с ложа.

Дверь могла бы и открыть, но во-первых, лень, во-вторых, мне это ни к чему. Не глазами ведь смотрю.

(И вижу, между прочим, лучше многих, и сквозь стены тоже. Так что кому слепота, а кому и не совсем…)

ЭТО еще что такое?..

Подскакиваю как ошпаренная, ныряю в халат, выбегаю из комнаты, на пороге останавливаюсь и, выпутав из ткани вешалку, швыряю ее обратно.

Внизу, окруженные перепуганными до полусмерти стражами, стоят Людоед и Великанша. Переполох вовсе не потому, что они голые и безоружные, что для разведчиков небывалый случай.

Людоед и Великанша погибли четыре дня назад, и тому есть свидетель…

Мертвые не возвращаются. Это ведомо всем, а принадлежащим к Братству Дуба – еще и понятно, почему должно быть именно так. И все же, я не могу не поверить увиденному.

Потому что вижу не только то, что есть, но и то, что было. Не все, лишь кое-что. Однако достаточно, чтобы не сомневаться.

Сбежав по лестнице, я отодвигаю в сторону стража – Камыш, один из молодых, сперва он дергается защитить излишне любопытную девчонку от… от неведомо кого, потом, узнав меня, дергается в другую сторону, освобождая дорогу, но лестница слишком узкая, чтобы убраться совсем. Прикладываю ладонь к груди Людоеда – мускулы тверды как камень, а кожа груба как кора, но это не холод мертвечины, это тепло живой и вполне здоровой плоти. Глубже… еще глубже…

Всплеск силы, и меня отбрасывает на руки Камыша.

Поднимается гомон, оружие готово вылететь из ножен, но я перекрикиваю всех:

– А ну живо заткнулись! – И, уже к воскресшим из мертвых, тихо: – Вы много… помните?

– Нет, – ответствует Великанша.

– Но и это уже больше, чем хотелось бы, – сипло добавляет Людоед.

Он прав, не могу не признать я. Это больше даже, чем хотелось бы знать МНЕ. А я отнюдь не из неженок.

– Нагнись, – Великанше.

Приподнимаюсь на цыпочки, чтобы дотянуться до ее лба. Теперь я знаю, чего опасаться, и ментальный выброс натыкается на мой щит и отражается обратно. Разрушая блоки, которых не должно быть.