Ольга Денисова - Черный цветок

— Там что, всегда лето?

— Нет. Придешь — посмотришь, — Полоз на ходу обычно говорил коротко, — хуже ничего не видел, чем зима в Урдии.

— А ты там долго жил?

— Долго.

— А сколько?

— Восемь лет.

Есеня присвистнул — ничего себе! Восемь лет — это же полжизни!

— А в Кобруче ты был? — спросил он и икнул.

— Конечно.

— Ну и как там?

— По-разному. Закрой рот. На морозе говорить вредно, охрипнешь. И не слышу я почти ничего.

И так третий день подряд! Полоз шел впереди, не оглядываясь, в шапке, натянутой на уши — конечно, он ничего не слышал. А Есене осточертел зимний лес — ничего интересного по пути не попадалось, лишь бесконечные деревья, кусты и канавы. Хорошо хоть снега было не много. От нечего делать Есеня вытащил из-под фуфайки медальон, и разглядывал его со всех сторон: не может быть, чтоб он не открывался! Надо только поискать секрет. Может, сковырнуть камушки? Или надавить на них сильней? Или сунуть лезвие между двух створок и попробовать сломать?

Есеня достал нож, который висел на поясе, под фуфайкой — это, конечно, был уже не булат, но лезвие все равно оставалось очень острым, острей бритвы. Он поставил нож на еле заметную, с волос толщиной, щель между двух створок медальона, и увидел, что режущая кромка ножа туда входит!

— Под ноги смотри, — велел Полоз, не оглядываясь.

— Ага, — машинально ответил Есеня, тут же споткнулся о толстый сук, лежащий посреди тропинки, и, падая, врезался лбом Полозу в поясницу.

— Жмуренок… — Полоз обернулся и подхватил его за плечи, — я же сказал — смотри под ноги! Сейчас бы на нож напоролся! Зачем тебе нож? Чем ты вообще занимаешься?

— Проверить хотел одну мысль, — Есеня пожал плечами.

— Нашел время! Ты что, медальон ножом ковырял?

— Ну да. Смотри!

— Слушай… — Полоз шумно вдохнул, — ты думаешь, когда что-то делаешь?

— Иногда, — набычился Есеня.

— Ты на секунду представь, что бы произошло, если бы он открылся.

— И что бы произошло?

— Через эту вещицу проходили огромные энергии, ты даже не можешь себе представить, какие! Никто не знает, что произойдет, что из нее вырвется, когда она откроется. Да тебя, и меня заодно, может порвать на куски!

— Да ну, ерунда. Ну, раскрутится пружинка, ну, по пальцам стукнет… — Есеня пожал плечами — не видел он ничего страшного в медальоне, как ни старался представить себе его силу.

— Жмуренок, щас я тебе по пальцам стукну.

— Ну посмотри! Вот, ведь пролезает лезвие! — Есеня снова вставил режущую кромку в еле заметную щелку в медальоне. А чтобы закрепить успех, попробовал слегка повернуть нож, чтобы эту щелку расширить.

Раздался оглушительный щелчок, нож надломился, и острый кусок металла стрельнул вверх, вскользь царапнув лоб Есени.

— Ничего себе, — Есеня попятился и от испуга чуть не выронил нож.

Лицо Полоза вмиг побелело, глаза расширились, но через секунду он пришел в себя, и с размаху саданул Есене по уху, так что шапка слетела в снег.

— Я на месте твоего батьки тебя бы давно убил, честное слово.

— Чего… — Есеня потер ухо, в котором что-то оглушительно звенело. Из царапины на лбу кровь побежала в угол глаза, и глаз тоже пришлось протереть.

— Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Подними шапку!

Есеня хотел ответить, что Полоз сам ее уронил, пусть сам и поднимает, но, посмотрев тому в глаза, быстро сообразил, что делать этого не следует. Неизвестно, чем на это ответит Полоз, но судьбу лучше не испытывать.

— А если бы этот осколок попал тебе в глаз? — Полоз нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и прижал его ко лбу Есени, — вроде не глубоко…

— Да ерунда! — фыркнул Есеня, нагнулся за шапкой и отряхнул ее об коленку.

— Тебе просто сказочно повезло. Не трогай медальон. Мы идем в Урдию как раз для того, чтобы узнать, как его надо открывать, ты понимаешь? И я не уверен, что мы найдем мудреца, который нам об этом расскажет. А ты — ножом! А если бы ты его сломал?

Есеня поразмыслил над словами Полоза, но ни они, ни царапина на лбу не убедили его в том, что он неправ, поэтому он решил попробовать еще раз, но ночью, когда Полоз заснет.

День был слишком короток, чтобы прерывать путь ради обеда, а к закату Есеня окончательно выбивался из сил, но Полоз заставлял его рубить дрова, лапник, разжигать костер и кипятить воду, а сам в это время обустраивал ночлег — нечто вроде половинки шалаша, перед которым сооружал нодью — два бревна друг над другом, которые горели несколько часов подряд.

Только за ужином Полоз становился разговорчивым, но Есеня, набив живот, очень быстро засыпал, слушая его рассказы. А рассказывал Полоз интересно, и под его тихий, шуршащий, как у змеи, голос Есене снились восхитительные сны.

Спали по очереди, чтобы поддерживать огонь и быть наготове в случае опасности. Есеня еще в первую ночь заметил, что Полоз дает ему выспаться, но протестовал вяло и неубедительно. На этот же раз идея снова попробовать открыть медальон разбудила его раньше времени.

— Чего вскочил? — спросил Полоз, вороша угли в костре.

— Выспался.

— Да ну? Спи, еще рано.

— Неа. Не хочу. Ты ложись, я не засну больше, честное слово.

— Что-то рожа у тебя больно хитрая, — усмехнулся Полоз, — ладно. Спать захочешь — буди меня. И толстое бревно положи в нодью, оно долго будет тлеть. Если уснешь — не замерзнем.

— Да не усну я! — огрызнулся Есеня. Ему до сих пор было неловко за прошлую ночь.

Он еле-еле дождался, пока Полоз уснет, снял цепочку с шеи и на всякий случай отодвинул медальон подальше от лица. Ведь почти открыл! Просто нож не выдержал, оказался слишком хрупким. Надо осторожней, поворачивать медленней… Ведь почти булат, не должен ломаться, как сосулька на морозе!

Точно! На морозе! Любое железо на морозе делается хрупким. Есеня согрел лезвие дыханием и подсел поближе к огню. В тепле все будет иначе! И если в прошлый раз он действовал кончиком ножа, то теперь пришлось использовать середину — выломанный кусок оказался довольно большим. Может, это и к лучшему — потолще, попрочней.

Есеня сунул лезвие в щелку — совсем не глубоко, и попытался осторожно повернуть нож, не так резко, как в прошлый раз. Он почувствовал напряжение металла — он всегда его чувствовал, он всегда знал, что у металла внутри. Ему показалось, что створки медальона раскрываются, сопротивляясь, как сопротивляется живая речная ракушка, если открывать ее ногтями. Да этим ножом можно перерубить медальон пополам! Мягкое серебро и почти булат! Но серебро почему-то не подавалось, и не сминалось — изгибалось, сминалось лезвие ножа. И вдруг — или ему показалось в темноте? — медальон выбросил искру, щелчок получился гораздо громче, чем в прошлый раз, и щеку обожгло резкой болью: как Есеня ни отстранялся, а осколок все равно влетел ему в лицо.