Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

«Я бы мог его предупредить, — пришла откуда-то неожиданная и опасная мысль. — Сказать о папской булле с разрешением на его арест и объяснить, что Мирандолу все одно не спасти».

Идея вмешаться, после вдумчивого размышления, мне не понравилась. Я не встреваю в дела тех, кто стоит намного выше меня. Маласпина догадывался, на что шел, когда предъявлял наместникам дядюшкины бумаги, вот и пускай выкручивается. Допрашивать венецианца начнут не раньше завтрашнего дня, сейчас около шести вечера, уйма свободного времени и куча новостей, которыми надо бы поделиться. Похоже, события начинают приобретать все более непредсказуемый характер.

...Но, я все-таки иезуит. И подчиняюсь уставу Ордена.

Кржижовницкая площадь постепенно возвращалась к первоначальному виду. Толпа, еще немного покричав для очистки совести, разошлась. Торговцы, ворча и изобретательно проклиная студенческую братию, подсчитывали сегодняшние убытки, городские стражники зацапали каких-то не в меру буйных юнцов и волокли в кутузку — разбираться, над городом сгущался ранний вечер, и в сумерках особенно ярко мелькнула знакомая морковно-рыжая шевелюра. Мальчишка-разносчик приплясывал со своим неизменным лотком на углу Анежковой улицы, и впервые за этот долгий день я, кажется, немного обрадовался.

— Ой, пан, а я как чуял, что вы сегодня приедете! — жизнерадостно заверещал Мотл, когда я остановил лошадь рядом с его пристанищем — глубокой нишей в стене дома. — Тут такое было, такое было!.. Вот, это я для вас отложил... — на свет явился тщательно перевязанный веревочкой пергаментный сверток. Надо же, хоть кто-то обо мне позаботился. — Слыхали новость? Говорят, инквизиторы собираются венецианского посла засудить?

— Собираются, собираются, — подтвердил я, выбираясь из стремян и присаживаясь на чугунную тумбу с цепями. — Это что, опять пирожки с тараканами? — я нарочито подозрительно оглядел сверток, прежде чем разворачивать. Сказать по правде, есть хотелось ужасно.

— Ни Боже мой! — оскорбился мой верный проводник по Праге. — Вы ж у меня постоянный покупатель, как можно!.. А правда, что этот итальянец, ну, Мирандола — ведьмак и колдун?

— Трепло он, вот и все, — недовольно буркнул я. — Кстати, ты видел представление от начала до конца? — Кивок. — Не знаешь, что за парень сидел на Карловом сапоге и распевал, а потом быстро смылся?

Подвижная физиономия Мотла приобрела крайне задумчивое и невинное выражение. Истинный сын своего народа, мой рыжий приятель следовал древней, как мир, заповеди: любой товар стоит денег, а сведения — тем более.

— Малолетний вымогатель, — я полез за кошельком, удивляясь, как его не срезали в такой толкучке. — Да, я у тебя еще покупаю вон тот пирог. Надеюсь, моя лошадь не отбросит копыта, когда съест его?

Вместо ответа мальчишка принялся разламывать слоеную лепешку на кусочки, скармливая их благодарно зафыркавшей кобыле. Я отсчитал пять имперских марок, продемонстрировал их оживившемуся Мотлу, но вовремя отдернул руку:

— Сначала рассказ.

— Он живет в Целетной улице, — Мотл здраво рассудил, что обещанные злотые с лихвой покроют его дневную выручку, и щедро угостил ничуть не возражавшую лошадь остатками своего товара. — В Прашной Бране.

Я вопросительно нахмурился. Прашна Брана, то есть Пороховая Башня — это уцелевшая часть старинных городских укреплений, сейчас в ней находится пороховой склад, по которому она получила свое название, и единственные обитающие в ней люди — солдаты пражского гарнизона, несущие охрану.

— Да не в самой башне, а в трактире неподалеку, — уточнил понятливый мальчишка, переворачивая опустевший лоток и усаживаясь сверху. — Трактир «Прашна Брана» со сдачей комнат.

— А поподробнее? — я добавил в кучку монет еще одну. Мотл насторожился и очень осторожно поинтересовался:

— Зачем пану знать про какого-то рифмоплета?

— Неутоленное любопытство, — честно объяснил я. — Будешь говорить или мне поискать кого-нибудь другого, менее подозрительного и более сговорчивого? Или ты на самом деле ничего не знаешь и только корчишь из себя умника?

— Кто не знает? Я не знаю? — возмущенный до глубины души Мотл взъерошился, как рассерженный бродячий котенок. — Я не знаю? — повторил он, словно пробуя слова на вкус. — Да этого типа вся Прага знает, кроме вас! В общем, так. Он приехал месяца три назад, откуда-то из Германии — из Нюрнберга или Регенсбурга. Привез с собой подружку, родом француженку, по имени Яна.

«Жанна или Жаннет», — мысленно перевел я на привычный лад, решив не перебивать.

— Они сняли комнату в «Бране», за полцены, — вдохновенно продолжал излагать Мотл. Я мимолетно поразился тому, насколько сложно в Праге укрыться от взглядов таких вот все подмечающих и незаметных еврейских детишек. — Взамен второй половины по вечерам развлекают посетителей: парень бренчит на лютне, девица танцует и рассказывает всякие истории. Людям нравится. Они частенько наведываются в Масляные Лампы — там у них приятели, водят дружбу с актерами из венецианского театра, который у вас, на Малой Стране, — он задумался, покивал и несколько разочарованно закончил: — Все... Хотите — приходите нынче вечером в «Прашну Брану», сами увидите...

Я бы в самом деле сходил, но подозревал, что вряд ли выкрою необходимое время.

— Лови, заслужил, — монеты перешли из рук в руки. — Только забыл сказать одну вещь — как зовут этого парня?

— Лэрц, — Мотл тщательно спрятал праведный заработок, поднялся и принялся навьючивать на себя опустевший лоток. — Это, конечно, не настоящее имя, но так его все называют.

«Лэрц, — озадаченно повторил я про себя. — Ясно, что прозвище, только на каком языке?.. Похоже, по-немецки: Lerche — Жаворонок. Вполне подходящая кличка для того, кто зарабатывает на жизнь собственным голосом».

Мальчишка собирался домой, и я тоже — через мост над хмурой серо-стальной Влтавой в оправе трепещущих на набережных огоньков, перебирая и раскладывая по полочкам все увиденное и услышанное сегодня. По моему разумению выходило, что через недельку-другую в Праге стрясется шумный судебный процесс по делу изловленных еретичных злоумышленников. А может, и два процесса — если Маласпина не побоится рискнуть. В последнем я сомневался: добытыми со столь великим трудом должностями не швыряются. Правда, оставался крайне подозрительный и оставшийся невыясненным эксцесс во время венчания делла Мирандолы и моя собственная идея о заключении договора... Но какого и с кем?

На Градчанской меня ожидало разочарование: отче Алистер вопиюще отсутствовал. Что самое загадочное, никто — ни охрана, ни слуги, ни отец Фернандо, злостно оторванный мною от штудирования толстенного трактата в черной обложке, на которой красовались золотые тисненые буквы «De Strigimagarum Daemonumque Mirandis» и в котором я опознал творение мэтра Сильвио Приераса, обвинителя на суде над Мартином Лютером — не мог точно сказать, куда он ушел и когда намеревается вернуться. Весьма не в духе нашего педантичного святого отца — исчезнуть без предупреждения в самый разгар событий. Поломав голову над вопросом, куда мог подеваться Мак-Дафф и ничего толком не надумав, я изрядно напугал впечатлительного отца Фернандо описанием драматических событий на площади у Клементины — надо признаться, малость сгустив краски для пущего колорита. Сидеть весь вечер взаперти в обществе архивных бумажек совершенно не хотелось, а потому я украдкой выскользнул через черный ход, втянул стылый воздух ночного города и порысил давно знакомым путем на Янскую улицу, к «Лошади Валленштейна».