Анна Клименко - Сказочник

Перед третьей дверью он помедлил. Страх царапнул по позвоночнику, и Хофру – смех да и только! – жрец Хофру с трудом взял себя в руки.

«Андоли будет без сознания, также, как и они», – мысленно успокаивал он себя, – «и никаких разговоров. Только взглянуть – и все...»

Но уже на пороге Хофру пришлось привалиться к дверному косяку.

Во рту стало горько и противно, словно разжевал какую-то гадость: в свете факела элеана приподнялась на локте и посмотрела на него чистым и внимательным взглядом.

Хофру молча повернулся, потянул на себя дверь, захлопывая ее прямо перед носом любопытных стражей. И первыми словами, которые он смог произнести, были:

– Зачем ты вернулась?

… Воспоминания. Никому не нужные, поблекшие, безрадостные.

Они как будто нарочно ждали, долго и терпеливо – чтобы потом, воспользовавшись минутной слабостью Хофру, вмиг разнести старательно возведенную плотину и хлынуть в пересохшее русло реки.

… – Брат Хофру, Говорящий-с-Царицей просит тебя об одолжении.

Отрываясь от изучения трактата, он без особого энтузиазма покосился на стоящего в дверях послушника.

«Просит об одолжении, как же», – Хофру попробовал прикинуть, что такого могло понадобиться старику. На ум приходила только слежка за кем-нибудь из своих же – вряд ли фантазии Говорящего хватило бы на что-то большее. Но Хофру все-таки счел нужным поинтересоваться:

– Что требуется Говорящему-с-Царицей?

Послушник едва сдерживал смех.

– Говорящий считает, что ты достаточно хорошо изучил строение тел местных жителей, чтобы заняться целительством.

Хофру приподнял бровь. Ничего забавного в подобном умозаключении старого жреца не было, а весь вид юного серкт говорил о том, что он вот-вот рассмеется в полный голос.

– Что хочет Говорящий? – холодно спросил Хофру.

– Следуй за мной, прошу тебя, – послушник смиренно поклонился.

И через несколько минут перед Хофру предстал, собственно говоря, пациент – тощее, всклокоченное существо, грязное настолько, что, казалось, его намеренно вываляли в грязи.

Существо это… отбросило с лица спутанные черные волосы и с вызовом уставилось на Хофру. Так, словно хотело сказать: не нужна мне твоя помощь, и вообще, проваливай…

«Элеана», – жрец без особого интереса рассматривал девушку. И вдруг словно иглу под сердце вогнали.

Стоп!

Элеана без крыльев… Так это же – это же забава самой Териклес!

Хорош же Говорящий – и чем это он, Хофру, успел провиниться? Не вылечишь элеану, не сносить головы. Териклес не простит, если ее драгоценная куколка навеки закроет глаза…

Говорящий-с-Царицей появился тотчас же.

– А-а, брат Хофру! Мне ведомо, насколько ты преуспел в науке врачевания, а потому – заметь, это большая честь! – потому займись ногой этого юного создания. Надеюсь, ты помнишь Андоли ?

«Так, значит, вот кто вырос из розовощекого младенца», – Хофру молча подошел к скорчившейся на низкой скамье элеане.

– Андоли превосходно владеет языком серкт, – добавил Говорящий-с-Царицей.

Он постоял-постоял, наблюдая за Хофру, а затем удалился. Жрец остался один на один с невероятно грязной, растрепанной девицей, у которой, судя по опухоли, приключился перелом голени.

… А дальше – дальше дни покатились, словно алебастровые шарики по склону. И как-то незаметно отмытая от грязи, чистенькая элеана стала единственным светлым пятном в жреческой жизни. Такое иногда бывает; Хофру довольно долго изучал свойства минералов Эртинойса, и нашел один невзрачный на вид камешек, который, будучи оставленным на грязном полотне, начинал его выбеливать. Даже засохшие пятна крови выводились, и ткань делалась чистой, будто новой.

Хофру было спокойно и уютно смотреть на ее гладкие косички, на тонкие пальчики, порхающие над вышиванием. Тихими утренними часами он находил утешение в прозрачных аметистовых глазах, в которых как будто спряталась радуга. Даже беспокойная душа Хофру забывала на время о десятках изрезанных в подземелье тел, которые затем просто сжигались… Жрецы торопились, выжимая последние крохи новых знаний об обитателях Эртинойса. И все было бы хорошо, если бы этот храм спокойствия не разломала сама Андоли, если бы не потянулась в страхе и одиночестве к жрецу, если бы, наконец, не выследила его в подземелье и не увидела то, чем занимались серкт в черных одеждах…

– Я тебя ненавижу, – глухо стонала она в подушку, – ненавижу, ненавижу! Скольких ты убил, Хофру? Десятки? Сотни?

И без толку было объяснять ей, что так – надо, что в этом тяжкая обязанность жреца. Как донести до понимания элеаны, что ее собраться гибнут во имя великих знаний серкт?

Андоли словно помешалась.

– А может быть, это ты мне крылышки подровнял, а? И как, весело было? Что молчишь?!!

– Будет лучше, если мы никогда больше не встретимся, – наконец выдавил из себя Хофру, – надеюсь, ты сможешь забыть… все это.

О том, что сам он не забывает ничего и никогда, жрец предпочитал молчать.

… Хофру ни минуты не тешил себя сладкой мыслью, что Андоли вернулась к нему, для этого маленькая бескрылая элеана слишком его ненавидела. Но возвращаться для того, чтобы попытаться убить Царицу?

«Но будь Териклес прежней, их попытка могла бы увенчаться успехом», – мысленно возразил себе Хофру, – «будь она прежней, нам пришлось бы уйти из этого мира и искать новые земли».

Н-да.

Всемогущая Селкирет играла смертными, свивая нити судеб в тугие узелки. Будь Териклес прежней... Но маленькая Андоли не могла предвидеть, с каким чудовищем столкнется, а потому наверняка вела отряд отчаявшихся на верную смерть.

– Зачем ты вернулась, Андоли? – прошептал Хофру, – это было ошибкой, возвращаться во Дворец.

На бледном личике элеаны появилось страдание. Сев на полу, она стиснула на груди руки.

– Хофру... Скажи, только скажи, что они сделали с остальными?

– А тебя, значит, твоя собственная судьба уже не интересует?

Он прошел вглубь камеры и остановился над элеаной.

– Не знаю, – Андоли поникла, – но ведь ты... скажешь мне правду? Что они... что вы сделали с кэльчу?

– Ничего.

Хофру разглядывал нищенские тряпки, в которые была одела Андоли. К тяжелому запаху давно не стираной одежды примешивался мятный холодок, единственное напоминание о том, какой Андоли была здесь, в саду Царицы.

Элеана обхватила голову руками и уткнулась носом в коленки.

– Не обманывай меня. Я ни за что не поверю, что Царица запросто вот так простила нас...

– А разве я говорил о прощении? – он оторвался от созерцания макушки Андоли, окинул взглядом камеру.

Мрак, зловоние, холод. Да здесь и здоровый страж долго не продержится, не говоря уже о хрупкой элеане. Как назло, под сердцем сладко кольнуло воспоминание – то единственное, ради которого стоило жить: Андоли, свернувшаяся калачиком на постели. Кажется, тогда она еще могла улыбаться во сне... Но ведь у каждого смертного бывает то счастливое время, когда он засыпает и просыпается с чистой и невинной улыбкой. Потом время это проходит, и остается лишь окаменевшее, холодное сердце в груди.