Вера Камша - Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

– Леворукий! – Уилер натягивает поводья. – Вот же!

– Вы что-то понимаете?

– Там гнезда. Гнезда и самки… Они не могут бросить яйца, а самцы не могут бросить самок… Я видел такое, когда горел лес.

– Сейчас ничего не горит.

– Кто его знает: ветер-то от нас… Когда огонь, или что там лезет, будет близко, они все-таки улетят, время еще есть.

Время, чтобы убраться и остановить армию. Если б только Хайнрих был дальше! Но Савиньяку, похоже, нравится опережать гаунау на один переход.

– Раз есть, проедем еще немного.

– Как скажете.

Чалый не хочет идти, пока просто не хочет. Заставить или хватит искушать судьбу? Птицы продолжают галдеть, срывается и катится вниз камешек, камешки… Опять косули или что-то вроде. Птицы, косули, лошади и ты сам, уже не спящий… Под ноги дозорному кидается что-то серое. Заяц! Одурел от страха, вот и конец разведке, вот и ответ.

– Назад, Уилер. Армии здесь делать нечего. И нам тоже.

– Похоже на то. Приглашаю вас вечером на стаканчик. Если вывернемся.

Подгонять лошадей не нужно, они берут с места в карьер. Давенпорт едва успевает отвернуть, спасая несчастного зайца, мелькают деревья с гнездами, любовь и долг пока держат птиц у гнезд. Еще один заяц и лисы, эти уходят ущельем. Зверье знает, зверье не ошибется. Поворот за поворотом, кони не сбавляют ходу, но шея чалого уже в мыле… Если маршал гонит армию, как всегда, они встретятся за развилкой. Бросить фуры, взять пехотинцев в седла – и назад, к ручейной тропе? А потом куда? Без припасов, без хотя бы легких пушек? По одному в Бергмарк?

Дорога все еще пуста, солнце светит в спину, тени скачут впереди, скачут и не могут оторваться. Три сосны, одна обломанная; если б он видел их во сне, запомнил бы, но во сне деревья и склоны не имели примет. Чалый перешел на кентер. Устал или успокаивается?

– Уилер, как ваша лошадь?

– Может скакать.

– До поворота рысью, потом опять в галоп.

Армию быстро не развернуть, особенно в ущелье, а уж втягиваться в узкий проход…

– Уилер, возьмите моего в повод.

Освободить голову от всего, закрыть глаза. Нет ни гор, ни лиственниц с буками, ни неба, только что-то вроде коричневатых облаков, волн, кисеи. Уилер молчит, копыта стучат. Если повернуть или встать, придется дать бой, если уйти вбок вдоль ручья… Закрытые глаза, отрешенное ледяное лицо… Что он видит, этот маршал, что он знает ? К Леворукому мысли! К кошкам! Пусть маршал думает, твое дело – чуять, если ты на это способен. Стук копыт, лошадиное дыханье, твое собственное сердце, ветер в лицо, а за спиной – холод. Холод, тяжесть, смерть, слепота… Тот, сзади, слеп, зол, тяжел. Он здесь и не здесь, но его ждут. Не желая и не имея возможности уйти. Камни не могут уйти, потому они столь прочны. Встретить грудью, выстоять, переждать и уснуть до нового нашествия. Стойкость камней, память камней, гнев камней, страх камней…

– Капитан! Опоздали мы к обеду, но приглашение в силе! Если не сдохнем, налью.

Развилка. Развилка, в которую втягивается артиллерийский обоз. Значит, кавалерия уже прошла. Савиньяк не стал дожидаться разведки. Савиньяк вообще не любит ждать.

Ветер поднял пыль и зашумел мощной, уже не весенней листвой, но это был пустой ветер. Он нес только равнодушие и пыль. Руппи остался один еще на мосту через Малую Эйну. Ничего не произошло, только солнце перестало смеяться, а дорога – звенеть. И еще лейтенанта впервые за пять суток начало клонить в сон. Что поделаешь, люди должны спать, иначе им не выдержать жизни – слишком уж та давит… Какое занятное наблюдение, впору сразу и медику, и спутавшемуся с ней бездельнику! С ведьмой из Хексберг, одной из тех, что загоняла «Ноордкроне». С той, что дважды спасла Руперта фок Фельсенбурга и один раз – его адмирала. С той, что танцевала с лейтенантом, пока не передумала…

Руппи мог только гадать, где сейчас странное создание, протащившее его между чудом и погибелью, зато теперь молодой человек знал, чего хочет весна и о чем грезит ночь. Звон незримых колокольчиков, холодные летучие искры, шалые искорки в звездно-голубых глазах, длинные чаячьи крылья, ветер и звезды… Это могло свести с ума, это сводило с ума, отбирая сон и пришпоривая сердце, а сегодня иссякло. Она не захотела идти дальше, и Руппи вспомнил, что такое усталость и что такое земля. Тяжелая, пыльная, хватающая за ноги… Привыкать к тому, что ты всего лишь одинокий всадник на Эйнрехтском тракте, грустно, а уж чувствовать, что танец можно вернуть, стоит лишь погнать коня к морю…

Нет ничего проще, чем догнать ветер, – сбрось с шеи камень, забудь лишнее, мертвое, и ты увидишь, и увидят тебя… Это так весело – жить войной и любовью, вечным танцем войны и любви, предвкушая завтрашние ветра, только Бешеный покинул Хексберг и свою «Астэру» ради того, кто был врагом. Руперт фок Фельсенбург тем более не бросит Ледяного и не помчится за солнечной полосой, как бы та ни манила! Как же трудно было шевельнуть поводьями, посылая Краба на мост, но он шевельнул. А потом не вернулся на правый берег Эйны, хоть и был к тому позорно близок. Слово «соблазн» оказалось отнюдь не столь глупым, как думалось, и Руппи был готов просить прощения у клириков и героев маминых сказок, забывавших в волшебных объятиях и долг, и дом. Если озерные девы хоть в чем-то сравнимы с крылатым звездноглазым безумием, оставить их почти невозможно.

Молодой человек отчаянно зевнул и завертел головой, сам не зная, чего ищет. Дорога оживленной не казалась – торговцы и крестьяне предпочитают утренние часы, а знать рассчитывает путь так, чтобы прибыть в Эйнрехт к вечеру. Наследник Фельсенбургов сейчас не был ни тем, ни другим и подъезжал к столице слегка за полдень.

Молодой провинциал, не слишком богатый, но уверенный в себе, торопится поймать удачу. На таких не смотрят ни сборщики пошлин, ни зеваки, ни охочие до безродных молодцов вербовщики. Дворянские потомки сами ищут покровителей и квартирных хозяев, снимая комнаты в предместьях и штурмуя генеральские приемные. Они все на одно лицо, и они приезжают в город засветло.

Руппи поправил дешевую шляпу и повел плечами, отгоняя сон. Он почти доехал. Тракт на глазах обрастал трактирами, в воротах ближайшего заведения остервенело ругались хозяин и мастеровой, чуть дальше возчики таскали какие-то мешки, лениво лаяла пресыщенная впечатлениями собака. Неужели в этом мире случаются подвиги и предательства? Неужели эти люди тоже смотрят на небо?

– …твой околел, и ты околеешь! – донеслось справа, там тоже кто-то бранился. Фельсенбург брезгливо скривился и тронул лошадиные бока, Краб охотно прибавил ходу – чуял, что путешествие подходит к концу. Склочники канули в небытие. Показалась колокольня Святого Ойгена, дохну́ло большой рекой. Дальше хоть Фельсенбургу, хоть Штарквинду следовало свернуть к мосту Блаженного Густава и прямо по Таможенной к Большим Дворам и Липовому парку. Этот путь Руппи знал прекрасно, а вот в предместьях наследник бывал нечасто и едва не пропустил нужный поворот, украшенный четырьмя позеленевшими пушками. Память о третьем Марагонском походе.